— Как можно святыней такой брезговать?.. Пусть подходит. Где она?
— Здесь сейчас… Я и кликну её.
— Здесь? — задумавшись, переспросила княгиня. — Да как она добилась к тебе? Почему не завтра поутру?..
— На короткое время, на разговенье отпущена царское из монастыря… Только ради просьбы её, что тебя видеть надобно. Сама ты ещё когда поизволишь в монастырь… Ведь дорого, бают, яичко ко Христову дню… А мне о ней Плещеева-боярина жёнка шепнула. Знаешь, дружны мы с ней.
— Плещеева? Ну, это ничего!.. Проведи Досифею сюды… Я приму от неё дар, пока царь с гостями прощается…
Так, сама ничего не зная, уговорила преданная Аграфена Челяднина Елену принять посланницу Соломонии, взять просфору и яйцо красное из рук отравительницы.
Набожно на чистый плат приняла святую дань обруселая уже Елена.
А Досифея сладко приговаривает:
— Сподобил Господь… Вкуси, как Бог велел, натощах завтрева… Ещё краше да здоровей, чем есть, государыня, станешь…
— Спасибо, спасибо… Знаю уж… — отвечала Елена.
Одарила монахиню, чем пришлось — и скрылась, исчезла та из виду; так же незаметно, как пришла, смешалась с толпой челяди, которая повалила из дворца за отъезжающими боярами.
Проводивши всех, сдавши дьяку-приставнику на руки ребёнка-царя, ушла к себе и Елена.
Под иконы, за занавес киотный положила она дар Досифеи.
На другой день, 31 марта, поздно встала княгиня, сейчас же оделась, боярынь принимать и бояр пришлось, которые на поклон сошлися. И забыла про вчерашнее подношение Досифеи.
Только на второй день Пасхи, утром 1 апреля, подойдя к божнице, развернула платочек, увидала подарки, вспомнила.
«Грех какой… Уж поела я… Завтра не забыть бы разговеться с утра!» — подумала про себя княгиня.
И только во вторник, рано, встав с первой молитвы утренней, бережно отделила Елена кусок просфоры, освящённой, как думала, самим Иерусалимским патриархом… Съела часть с молитвой и святой водой запила, что в сулейке чеканной тут в киоте стояла. И яйцо свячёное очистила, разрезала на части и съела вместо раннего завтрака.
В это самое время вбежал к матери сын старший, ведя за руку братишку.
Юрий, младший сын Василия, не походил на бойкого, живого и пригожего Ивана.
Чрезмерно упитанный, с бледным, отдутловатым лицом, он еле переваливался на своих изогнутых ножках, тупо глядел на всё вокруг голубовато-серыми, прозрачными глазами и плохо даже говорил, несмотря на пятилетний возраст. За ними степенно, в сопровождении той же мамки Аграфены, вошла и двоюродная сестра царевичей, Евдокия Шуйская, на год моложе братца Ивана, данная ему в подруги, некрасивая, но тихая и послушная девочка. В руке она держала нарядно разодетую куклу.
