Мы расстались, Туула, и именно поэтому я научился время от времени превращаться в летучую мышь - существо с птичьим сердцем и звериными зубами. Это я опускался на твои груди, когда ты погружалась в сон без сновидений, и поутру тебе нечего было записать в общую тетрадку-сонник угловатым девичьим почерком со странными завитушками на букве «у», напоминавшими спущенные штаны гномика на двери вонючего туалета Петрилы. Подолгу кружил я над раскопанными останками затянутого илом старинного водопровода, над красным домиком городского водозабора № 1 по ту сторону реки, продолжающего снабжать Старый город подземными водами... При виде меня сторож водозабора в синем пиджаке и зеленой фуражке со скрещенными ружьями на кокарде и заливистым свистком наизготовку в металлических зубах, не утерпев, принимался свистеть, как мальчишка, или просто всплескивал жилистыми руками - ведь мы, летучие мыши, можем понравиться лишь немногим...
Тогда я опускался на башню Бернардинского костела, в высях которого запрограммирован архитектурный код столпов Гедиминаса>12, и вглядывался в твои, Туула, бывшие окна. Как в ту пору, когда ты еще жила тут, уже без меня и, осмелюсь предположить, без частицы себя. Как я ждал тогда твоего прихода! Обычно ты приходила с первыми вечерними сумерками и сразу же ложилась спать; тогда я и прилетал к тебе в комнату, где зависал вниз головой под сводами — они были так грязны от копоти и сплошь покрыты темными жирными катышками, сажей, паутиной, дохлыми мухами... я улавливал слабый запах воска, мази, мочи и несвежей пищи - рядом находилась кухня...
Уже тогда я лишь смотрел на тебя, Туула, не смея завести разговор с тех пор, как в последний раз притащился сюда с темной улочки Филарету, которая, отдаляясь от соседки - улицы Филомату, - врастопырку извивалась от Бельмонтского леса чуть ли не до краснокирпичных домов гэбэшников, что возле обиталища покойников... Я так и не успел рассказать тебе об этом доме покойников, ну, том самом, который находится рядом с улицей Мери-Марго, неподалеку от линии переулок Балтасис - улица Полоцко... Послушай, Туула, не охватило ли тебя, во всяком случае поначалу, когда ты очутилась в этом царстве мертвых, свойственное живым болезненное любопытство к смерти, мерзкое любопытство, которое сродни ситуации, когда человек, учуявший отвратительный запах, не убегает прочь, а наоборот, поводит носом, озирается, нагибается, жадно впитывает этот смрад, словно пес, идет за ним, пока не находит свой конец? Разве не так, милая? Я впервые называю тебя «милая», когда ты уже мертва, а при жизни я звал тебя только Туула, ну a «THULLA» написано мною зелеными буквами на еще не прозондированной стене Бернардинского монастыря... Как давно это было! Дом мертвецов - мерзостное строение из силикатного кирпича с закрашенными до половины белой краской окнами, вечно закупоренными наглухо. Морг. Явно не способный вместить всех городских мертвецов, не отвечающий по меньшей мере полусотне элементарных требований санитарии и морали, не говоря уже о заповедях Господних, с незапамятных времен белел этот морг за огородами Полковника и мясника Рикардо. Никому из них он нисколечко не мешал, хотя оба они - и бледный как воск одутловатый полковник запаса, и смуглый сангвиник мясник - прекрасно знали, что творится за теми белыми стенами, что за грузовики и автобусы въезжают в проржавелые ворота и выезжают со двора. Им на это было наплевать: Полковник был озабочен проблемами морали в находившейся под полом его жилища крошечной мастерской неугомонной Аурелиты, а Рикардо было не до того — он вечно ломал голову над тем, как бы незаметно вынести с комбината кусок мяса, да поувесистее. Правда, зады своих огородов, упиравшиеся прямо в дверь покойницкой, оба они, причем не сговариваясь, засеяли красавкой, которую никто не рвал, а под забором сплошь темнела крапива.
