Он быстро взглянул на часы.
— Пойду… — сказал он, краснея. — Обеденный перерыв уже кончился.
И торопливо вышел из кафетерия.
Голова перестала болеть, но на душе по-прежнему было тягостно.
Морщась, Прохоров протиснулся сквозь голых призывников в свой кабинет и, накинув на плечи белый халат, сел за стол.
— Вызывайте, Танечка! — попросил он дежурную медсестру и наугад раскрыл словарь.
«Mincing-machine…» — прочитал он. — Минцен-мэшин…
И закрыл словарь.
— Минцен-мэшин. Мясорубка. Минцен-мэшин…
Двери скрипнули. Очередной призывник вошел в кабинет.
«Минцен-мэшин, минцен-мэшин…» — повторял про себя Прохоров, ослушивая призывника. — «Минцен-мэшин…» Дышите глубже, — это уже вслух. — Спасибо…
Он сел за стол и придвинул стопку карточек.
— Как фамилия? На что жалуетесь? — привычно спросил он и снова повторил: «Минцен-мэшин»…
Процедура осмотра проходила обычно без проволочек, и Прохоров уже готов был написать «годен» и снова раскрыть словарь, чтобы выудить из него еще одно слово, но призывник почему-то медлил. Прохоров услышал укоризненное покашливание и впервые за время осмотра внимательно взглянул на его лицо.
Перед ним стоял Пузочес.
— Не узнали? — сочувственно спросил он. — Голый, поэтому и не узнали.
— Н-да… — Прохоров растерянно потрогал свои волосы. — Действительно, непривычно как-то… — он запнулся. — Без гитары…
От растерянности он позабыл, как называется по-английски мясорубка, и рассердился. Нельзя официальную процедуру осмотра прерывать неслужебными разговорами.
Торопливо согнал с лица растерянность и попытался было построжеть, но было уже поздно — голый Пузочес уселся на край стола и, наклонившись к нему, доверительно прошептал: «Мне в институт поступать надо…»
Голое бедро Пузочеса, покрытое мелкими прыщиками, находилось как раз перед лицом Прохорова.
— Ну, знаете! — вспылил он, вскакивая из-за стола, и тут: «Минцен-мэшин!» — вспомнил позабытое слово и, сам того не желая, расплылся в улыбке.
— А я книжки могу доставать! — обрадовался Пузочес. — Я на черном рынке всех знаю.
— Минцен-мэшин… — вслух повторил Прохоров и тут же спохватился. — Так на что же вы жалуетесь? — строгим и официальным голосом спросил он.
Центром городка справедливо считалась привокзальная площадь. Больше половины горожан работали в Ленинграде, и два раза в день пробирались они сквозь лабиринты ярко-голубых киосков, загромождавших площадь. Поэтому-то и не было в городке более людного места.
Но особенно многолюдно становилось здесь в шесть часов вечера. Идущие почти впритык друг за другом электрички сгружали на перронах толпы, и трудно было протолкнуться на автобусных остановках. А юркие красные автобусы, дребезжа поломанными дверями, сновали по площади, и странно: такие маленькие, они перебарывали многолюдье… Очереди на остановках худели и наконец исчезали совсем. К восьми часам только случайного пьяного можно было увидеть возле желтого флажка. Покачиваясь, он смотрел на пустой автобус и не мог вспомнить: куда ему ехать?
