— Не кричи! Люди, — поморщилась Валентина Андреевна, озабоченно склоняясь над Славиком, который сидел неподвижно, закрыв руками лицо.
— Тебе стыдно людей, когда я кричу? А за него тебе не стыдно? Пожалей, пожалей его, вытри слезки — ты от него еще не одну пилюлю получишь. Герой! На что ты годен? Что ты умеешь? Только и способен, что пакостить, как шелудивый кот.
— А сам ты что умеешь? Драться? — проскулил тонким голосом Славик. — Старый конь!
Глупый вопрос и еще более глупая кличка прозвучали совсем по-детски — вырвались от бессильной злости и обиды. Сердце Шиковича дрогнуло. Стало жалко сына и стыдно своего поступка. Никого в жизни он не бил, даже когда был мальчишкой, избегал драк, чаще били его. А тут — вышвырнул из кабинета Рагойшу, ударил сына… Что с ним? Нервы? Однако, чтобы не раскиснуть, он пригрозил:
— Я тебе покажу «конь»! Идиотский жаргон! Щенки распущенные! — и со злостью бросил жене: — На ручки, его возьми! Побаюкай. Соску дай… Пе-да-го-ог!
И вышел. На веранде почувствовал, как дрожат руки, ноги, «подает сигналы» сердце. Подумал: «Так инфаркт недолго схватить».
А Славик, услышав, что отец вышел, уткнулся лицом в руки матери, которая пыталась поднять его с пола, и… расплакался. Совсем по-детски, громко всхлипывая.
* * *
А ребята лежали на берегу реки на песчаной косе. Грели спины под солнцем. Слушали, как сзади плещется и журчит вода, а впереди, на склоне, шелестит лозняк. Ветер стих, и все стихло, смягчилось, успокоилось: и вода, и лес, и птицы. Даже ласточки, гнездившиеся в обрыве, летали без обычной своей суетливости. Ребята лениво подгребали под себя теплый, промытый рекой до белизны песок и следили, как в чистом небе над лугом плавает ястреб. Так же лениво и спокойно. Маленькая в золотой манишке и голубом фартучке птичка села в полушаге от Костиной головы, помахивая зеленым хвостиком, проскакала мимо всех, как бы проверяя, живы ли эти голые неподвижные тела. Ее не испугал даже голос Генриха:
— Хлопцы, кто знает, как называется эта пичужка?
Молчание.
— Никто не знает? Костя? — Щурок.
— Точно? Молчишь? Как мало мы знаем!
— Напрасно ты, Тарас, потащил нас на эту куркульскую дачу, — проворчал Иван Ходас.
Тарас молчал. Он думал о Маше. Удивлялся: «Почему я о ней думаю? Странно. Потому, что закатила оплеуху тому шалопаю? Он заслужил, но не стоило. Не к месту. Испортила обед, настроение всем… И себе».
Как задрожали у нее губы, когда Шиковичи один за другим ушли в дом, а Ира и Ярош начали перед ней извиняться. Галина Адамовна морщилась, ей, видно, не нравилось, что муж просит у своей подчиненной прощения. Майзисы сразу стали собираться домой. Ребята поблагодарили Ярошей и, встав из-за стола, тут же ушли на реку. Жена Лопатина уехала в город с Майзисами.
