м сильнее, чем коллеги по цеху. Такова логика селфиста: раздавить других, завоевав максимум любви публики. Цифровая революция привела к мутации: эгоцентризм стал планетарной идеологией. Мы лишились влияния на мир, остался один личный горизонт. Раньше власть была в руках придворных, потом перешла к кинозвездам. Как только каждый землянин стал сам себе медиа, весь мир захотел взять верх над ближним. Повсюду.
Когда Роберт Паттинсон приехал в Канны на премьеру фильма «Звездная карта»[18], Роми со мной не было, и я взял у него автограф. На собственной фотографии, вырванной из журнала Vogue, артист написал красным фломастером: To Romy with love хохохо Bob[19]. Думаете, дочь сказала мне спасибо? Хо-хо-хо! Она попросила:
— Поклянись, что не сам подписал фотографию!
Мы произвели на свет недоверчивое поколение. Больнее всего меня ранил тот факт, что Роми до сих пор так и не захотела сделать селфи с собственным отцом.
* * *
В том году у моей матери случился инфаркт, а отец упал в аэропорту, и я стал превращаться в завсегдатая парижских больниц. Узнал, что такое сосудистый стент и как выглядит титановый протез коленного сустава. Я начал ненавидеть старость — предбанник могилы. У меня была высокооплачиваемая работа, хорошенькая десятилетняя дочка, трехкомнатная квартира в центре Парижа, представительский BMW ActiveHybrid, и я не спешил утратить все эти богатства. Роми вернулась из клиники и прошла на кухню, так круто выгнув одну бровь, что она взлетела над всем лицом.
— Это что же получается, папа, все умирают? Сначала умрут дедушка с бабушкой, потом мама, ты, я, животные, деревья и цветы?
Она смотрела на меня в упор, как на Господа Бога, а я был обычным отцом одноядерного семейства, проходящим ускоренный курс обучения уходу за лежачими больными в кардиохирургии и отделении травматологии и ортопедии в больницах Кошена и Нейи. Я вдруг понял: хватит растворять в утренней кока-коле таблетки лексомила[20] в качестве средства от тревоги и страха. Немножко стыдно признаваться, но я не предвидел, что моим родителям однажды исполнится восемьдесят, после чего наступит мой черед, а потом то же случится с Роми. Я ничего не понимаю в математике и старости. Два голубых круглых глаза золотоволосой куклы, стоявшей между микроволновкой и бурчащим холодильником, медленно наполнялись слезами. Я вспомнил, как взбунтовалась моя дочь, узнав от матери, что Пер Ноэля[21] не существует. Роми ненавидит вранье.
