Четвертое крупное отступление — это не уступка обстоятельствам, и не ошибка, а сознательный отход от основных положений марксизма: о партии рабочего класса и о государстве рабочего класса — в третьей программе КПСС (1961). Причем осталось неизвестным: кто же автор «выдающегося» «открытия», что коммунистическая партия и советское государство перестали быть формами организации рабочего класса и стали «общенародными»? И что такое общенародное государство вообще? Почему его не наградили хотя бы премией? Не рассказали по радио и в газетах? Получилось, что подбросил ктото фальшивую идейку, а «Хрущев и К*» протащили её в программу партии. Но эта идейка — противоположность марксистской идее диктатуры пролетариата, её прямое отрицание. Этого одного достаточно для идеологического обеспечения разрушения государства и общественного строя. Так что непонятно, как политбюро и центральный комитет, профессора и академики могли пропустить такое? Видимо, за семь–восемь лет хрущевского волюнтаризма привыкли некритически воспринимать отсебятину начальства.
Ну а когда Андропов на серьезном форуме заявил, что «мы не знаем общества, в котором живем», то это было…
Сначала это показалось искренним полураскаянием человека, который не может пока решить всех проблем, но очень хочет; сейчас–де он подучит немножко, нас научит, тогда все решим и все наладится. Но по итогам его правления, по выбранным им помощникам и назначенным им преемникам стало понятно: он хорошо знал общество, но представлял в нем уже не сторону народа, трудящихся, а другую, противоположную сторону, сторону обуржуазившейся части бюрократии. А народ и интеллигенцию он программировал в духе Хрущева: дескать, даже я не знаю общества, а уж вы и подавно, так что сидите и помалкивайте. И мы, доценты, профессора и академики, помалкивали, публично не выступали против этой несуразицы.
Но это не значит, что мы тоже не знали и не понимали общества, не видели, что происходит. И если бы Юрий Владимирович обратился к ученым, ему бы объяснили общество и сказали, что можно и нужно сделать по–марксистски. После его смерти только в Ленинграде десятки ученых–марксистов быстро осознали безнадежность руководства и выступили против курса под названием «перестройка». Однако было уже поздно: разрушение прошло точку невозврата. «Сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек» — как верно заметил Г. Гегель. [35]
Но честь марксизма была сохранена целым рядом выдающихся экономистов, политологов, историков и философов, критиковавших курс Горбачева и Ельцина и их приспешников с марксистско–ленинских позиций во время их контрреволюционной деятельности. Как показала практика — эти ученые были правы.
