— Щеночек, давно пора быть дома. Когда солнце село, я подумала, что ты сегодня не придешь. Так и сказала всем.
— Я хотел вернуться до заката, но задержался по дороге. Надо было проверить кое–какие места, поэтому и задержался.
Он отвел глаза от взгляда матери. Понурив голову, он сел на корточки возле Драстика.
— Давай подержу, тебе удобнее будет связывать, — предложил он, протягивая руку.
Драстик терпеть не мог, когда вмешивались в то, что он делает. Он неохотно оторвался от работы и посмотрел на брата. Движения его были, как всегда, неторопливы.
— Не стоит, я сам справлюсь, — сказал он благодушно. — Лучше потренируйся и поучись метать копье. Это занятие как раз для тебя.
Дрэм, как ужаленный, отдернул руку. Для лука нужны две руки, а копье можно метать и одной. Это тоже ему никогда не приходило в голову.
Но в эту минуту его окликнула мать.
— Смотри, я тебе оставила мясо. Иди возьми миску. Ты ведь пока не мужчина, чтобы есть на мужской половине.
Дрэм подошел, взял у нее из рук черную глиняную чашку с тушеной бараниной и примостился на корточках возле вязанки дров. Он впервые заметил Блай. Она сидела тоже на корточках в углу и выбирала из свежестриженой шерсти колючки и комки грязи, не сводя с него глаз.
Он подумал о том, что Блай, должно быть, слышала, что говорил дед. Поэтому он повернулся к ней спиной, всячески давая понять, что она ровным счетом ничего для него не значит и ему наплевать, есть она или нет.
Он перестарался и опрокинул миску.
Это был сущий пустяк, который мог со всяким случиться. Но для Дрэма после сегодняшнего вечера это было каплей, переполнившей чашу. Слова деда, Драстик, отклонивший его помощь, — все это от него не зависело, он за это не был в ответе и поэтому мог обороняться и показывать клыки. Но здесь он был беззащитен, здесь он был кругом виноват.
С отчаянием, близким к ужасу, он смотрел, как теплая струйка мясной подливки льется по коленям. Дед ухмыльнулся, и эта ухмылка была красноречивей слов: «Видишь, что я тебе говорил!»
Мать подхватила миску.
— Медведь неуклюжий! Где твои глаза? Что ни день, то хуже! — крикнула она с горькой досадой, будто он ее обидел.
Нестерпимая боль сдавила ему грудь, и казалось, сердце вот–вот разорвется, не вмещая горя.
Он поднял бледное несчастное лицо и посмотрел на мать, шатаясь, поднялся на ноги и бросился к двери.
— Куда ты? Вернись, щенок! — крикнула вдогонку мать.
Он пробормотал невнятно, что не голоден и скоро вернется, и, миновав сени, выскочил наружу, в летнюю теплую мглу.
