Можно ли сказать, что государственные механизмы, направленные на помощь жертвам рыночной системы, справедливы? Можно — если мы исходим из того, что каждому «полагаются» средства к существованию, что вопиющая несправедливость — оставить человека умирать от голода, тогда как это можно предотвратить. А если нельзя? если тысячи людей гибнут голодной смертью в результате гражданской войны или распада всех социальных структур? Тогда слово «справедливость» теряет смысл.
Невозможно определить понятие «справедливости» и таким образом, чтобы за каждое «доброе дело» люди получали взамен некий его эквивалент. Действительно, когда я даю монету нищему или жертвую какую-то сумму благотворительной организации, я не ожидаю ничего взамен. Относиться к равным одинаково, а к неравным — неодинаково, но в каждом случае пропорционально существующей разнице, — этот аристотелевский принцип сам по себе неплох, но во многих случаях недостаточен. Например, в соответствии с нашими сегодняшними представлениями, все люди должны быть равны перед законом. Но тогда и применение закона не может быть избирательным. Например, если закон по-разному поступает с разными людьми (скажем, одних карает за преступления, других награждает за заслуги, не предоставляет некоторых прав несовершеннолетним, обеспечивает определенные привилегии инвалидам), то он может делать это лишь тогда, когда с каждым, кто подпадает под данную категорию, будут поступать одинаково. Поскольку мы неизбежно живем в людском коллективе (этот пункт особо подчеркивает Роулс[2], автор трактата о справедливости, наиболее широко обсуждавшегося в течение последних десятилетий), то участвуем и в защите коллективных интересов, а это возможно лишь тогда, когда каждый признаёт, что у других членов общества есть такие же цели и интересы, как у него самого, и что они имеют точно такое же право добиваться своих целей и защищать свои интересы.
Другими словами, основа справедливого общественного устройства — признание взаимообязующего характера любых требований и прав. Если нет этого равноправия интересов, общество распадается. Но не могу ли я сказать сам себе: не нуждаюсь я ни в каком вашем равноправии, я сам забочусь о собственных интересах, с другими не считаюсь и стараюсь лишь, чтобы меня не схватили за руку, когда я сделаю что-либо недозволеннное? Действительно, можно выбрать такой способ поведения, и многие именно его и выбирают, не особо вдаваясь в размышления о сложностях понятия справедливости. Можно-то можно, но уж если меня поймают и накажут, то тогда я не могу жаловаться, что страдаю несправедливо.
