Дорога на Астапово [путевой роман] | страница 67

История Крапивны была прихотливой, с юга часто приходили ожидаемые, хоть и нежеланные гости.

В конце шестнадцатого века зазвенели над Крапивной сабли Девлет Гирея, и история её пресеклась. Разбрелся народ по окрестностям, и лишь крапива проросла на пепелищах.

И, как замечает летописец, «далее история о городе сем не упоминаема. Кроме того, что в смутныя времяна подвержен был он соблазнам и, чаяв держаться законных своих государей, часто предавался самозванцам». Прекрасная фраза эта катается по разным путеводителям, однако без всяких сносок и ссылок.

Глеб Иванович Успенский Крапивны не пощадил, бросив в одном из рассказов: «Городишко оказывается самый обыкновенный: грязь, каланча, свинья под забором, мещанин, загоняющий её поленом и ревущий на неё простуженным голосом, — всё это, вместе с всклокоченной головой мещанина и его рубахой, распоясанной и терзаемой ветром, составляет картину довольно сильную по впечатлению.

Осенняя непогода в полном разгаре. Уездная нищета ещё унылее влачит свои отребья и недуги по грязи и слякоти, вся промоченная до нитки проливными дождями и продрогшая от холодного, беспрерывно ревущего ветра. Не хочется ни выйти, ни взглянуть в окно»[56].

И сейчас было довольно холодно.

Я приплясывал, а Директор Музея начал делать какие-то пассы в воздухе, объясняя границу засечной черты. Чем-то он напоминал мне человека из заграничных фильмов, что одним взмахом руки меняет картины на фантастических экранах-голограммах.

Раз! — и рука описывала полукруг по всей южной границе России от брянских до мещерских лесов. Ладонь начинала движение где-то на Жиздре, проникала через Белёв к Одоеву, затем поднималась к Ясной Поляне и, снизу обходя Каширу, врезалась в мещерскую болотину. И наконец, уже остановившись, делала два движения вниз — к Шацку и Ряжску.

Два! — и растопыренные пальцы показывали поваленные деревья, закреплённые под углом и ложащиеся друг на друга. Три! — и он изображал Ивана Грозного, приехавшего инспектировать наш суковатый аналог Великой Китайской стены. Тут в ход шли совершенно неприличные жесты. Иван Грозный в этом пересказе напоминал генерала, заставшего дембелей за ловлей бабочек.

Видел я как-то такую картину и оттого представлял хорошо трепет воевод. Представлял я и незавидную судьбу подчиненных Директора, что, к примеру, проворонили бы в его музее хулигана, написавшего короткое неприличное слово на мраморной ягодице.

Но деревянная стена вместе с бревенчатыми стенами крепостей давно превратились в труху, тлен, смешались с землей и водой.