5.
А теперь на время отвлечемся от наших славных героев и расскажем об ещё одном персонаже этого повествования. Рассказ этот непременно должен вызывать чувство глубокого омерзения, и, наверное, было бы не обязательно вводить в роман подобные образы, если бы не одно маленькое, но весьма существенное обстоятельство - люди эти составляют очень большой процент населения нашей страны, больше того, может быть, именно они, а вовсе не неумелые и жадные до жизненных благ политики, и творят нашу жизнь, то есть делают её настолько невыносимой, насколько возможно. Они рядом с нами - эти особи, они живут в таких же квартирах, ходят на работу, мы встречаемся с ними взглядами и даже совсем не боимся этих водянистых коровьих глаз без всякого выражения в них. А, между прочим, совершенно напрасно не боимся, ведь в этих глазах мы могли бы прочитать приговор себе.
В Москве на улице, носящей почему-то имя Хулиана Гримау, жила семья Жабиных. Состояла она из четырех человек: отца, хозяина семейства, в прошлом слесаря, а ныне лица без определенных занятий Николая Петровича Жабина, матери, дворничихи в ЖЭКе, дочери Зины, двадцати пяти лет от роду, незамужней, и сына, которому родители зачем-то дали зарубежное имя Эдуард, Эдика, короче. Эдик был весь как солнышко: рыжий, конопатый, кудрявый. Конопушки были не только на лице, а везде - и на могучих его руках, и на покрытой рыжим пухом груди и черт его знает, где еще. Было ему в ту пору двадцать лет. Эдика по естественной кличке Рыжий не было дома два года, недавно он вернулся, но не из армии, а из колонии общего режима, где он отбывал наказание за участие в групповом изнасиловании.
Семейка эта была непритязательная, хлебосольная, жили себе спокойно в трехкомнатной хрущебе на первом этаже. Николай Петрович выполнял разную работу, то грузчика, то чернорабочего, а по вечерам лупился во дворе в домино и пил водку на честно заработанные деньги, Клавдия Андреевна подметала двор, а зимой убирала снег, а после работы и во время оной тоже пила водку, Зина же не очень уважала водку, предпочитала красное, не была и против шампанского. "Чо это мы должны всякую дрянь пить, мы люди культурные", - говаривала она при всяком удобном случае, не преминув в такую короткую фразу вставить не менее двух раз известного слова на букву "б". Любила она это слово. Жабины были люди крепкие, сильные, выпить могли много, а при хорошем настроении любили и попеть, и на баяне Николай Петрович умел. Тяжелые времена горбачевских указов были позади, водочки и винца теперь было сколько угодно, и каждый божий день кто-нибудь из Жабиных что-то горячительное покупал. И отец, и мать, и Зинка - все втроем осуждали четвертого члена своей семьи Эдика, единодушно говоря про него: "Мудак". "Мудак, б...", - говаривала Зинка. - "Чо ему баб мало, трахать некого, б..., на изнасилование пошел, б... , мудак..." - "И впрямь мудак," соглашался отец. - "Ну не мудак ли? Пригласил бы кого домой, сказал бы, батя, по...ться хочу, чо мы б не поняли, не отвалили б? А на тебе!" "Молодой еще, мудак...", - слегка защищала его Клавдия Андреевна. "Ничего, поумнеет. У хозяина тебе не дом родной, там мозги быстро вправляют, сама была, знаю."
