Затрагивали на этих беседах и дела в государстве. Побывавшие в Риме рассказывали о страшных и невероятных вещах, которые творились при дворе императора Нерона, прозванного Агенобарбом за рыжий цвет волос. Поговаривали о том, что вместе с матерью Агриппиной он отравил своего предшественника, довольно безвредного Клавдия, а потом они сжили со света претендующего на престол Германика. Затем пришла очередь самой Агриппины, которой сынок подстроил кораблекрушение, и жены Октавии, с которой император сначала развелся из-за любви к несравненной Поппее Сабине и отправил в изгнание, но потом все-таки умертвил. Император издевался над нобилями, заставляя старых сенаторов сражаться друг с другом в гладиаторских доспехах, и сыпал в театральную толпу тессеры — талоны на зерно, одежду из государственных запасов, на золото, рабов и жемчужины. Он любил кифаредов, актеров и гладиаторов, и римский народ с симпатией относился к императору, нисколько не сочувствуя поверженной знати.
Собиравшиеся в доме Плутарха на вечерние беседы слушали все это, не выражая ни возмущения, ни удивления — для них это все были вещи посторонние. Чужими были для них и нобили, и кровожадная римская чернь, и вся эта жизнь — словно бы антипод тем греческим обычаям и нравам, которые они старались из последних сил сохранять. Они бы так жить никогда не смогли, им незачем было об этом и знать, и важным было только одно — как настроен сейчас император по отношению к грекам, к которым он вообще-то благоволил.
Все свое осталось у них навсегда позади, их главным достоянием была память о прошлом, и Плутарх с детских лет жил в атмосфере местных преданий о героях и достопамятных событиях: об основателе города Хероне, которого считали одним из земных сынов бога Аполлона (тоже, кстати, пришедшего из далеких догреческих времен), об амазонках, безмужних женщинах-воительницах, вторгшихся в Беотию с северо-востока задолго до Троянской войны, о знаменитом прорицателе Перипольте. Плутарх слышал об этом столько раз, что со временем все эти давно не существующие люди сделались для него более живыми и настоящими, чем обыватели — соседи и даже обитатели римских дворцов. Ему приходилось видеть найденные при обработке земли наконечники варварских копий, сохранившиеся в болотной трясине обломки мечей и панцирей, и эти свидетельства битв его предков с вторгавшимися время от времени северными племенами всегда представляли для Плутарха значительно больший интерес, чем привезенные с Востока или же из Италии диковинки.
