Сказав это монах быстро ушел в лес вместе с Гришей и сел под большою сосною в ожидании лысого мужика, который не замедлил явиться с двумя лошадьми. Монах дал мужику несколько монет, приказав завтра поутру приходить за лошадьми в Москву, в стрелецкие слободы.
Монах и Гриша сели на лошадей и отправились по направлению к Москве.
Они ехали целый час молча. Их умы были заняты совершенно противоположными мыслями. Гриша первый нарушил молчание сказав:
– Ты, дядя, сказал мужичку, чтобы он приходил за лошадьми в стрелецкие слободы, стало быть ты опять затеваешь что-нибудь?
– Это дело не твоего ума, – сурово отвечал монах.
– Не понятны мне твои деяния, но тем не менее я хотел бы знать, к чему клонятся все твои затеи.
– Когда-нибудь ты об этом узнаешь.
– Но вспомни и то – ты монах и служитель Божий, должен ли ты с такою жестокостью проливать кровь своих собратий!
– Если только это тебя тревожит, то успокойся, – я такой же монах, как и ты.
– Отчего же с самого малолетства я видел тебя в этой одежде? Кто же ты? – вскричал Гриша.
– Твой дядя! – отвечал монах. – Прежде я был воином, а теперь изгнанник, который скрывается под монашескою одеждою, чтобы спасти себя от гонения и вернее отомстить моим врагам.
Гриша замолчал. Оба они в задумчивости продолжали свой путь в Москве. Слова монаха пробудили в уме Гриши воспоминания детства. В доме Хованского он видел, как приятно иметь отца и мать. Неизвестное ему чувство тоски стеснило его грудь. Он видел себя одиноким в обширном этом мире и ничего не знал о своих родителях. Ему хотелось поговорить о них. Наконец, обратись к дяде, он спросил:
– Скажи мне, по отце или по матери ты мне приходишься дядей?
– Я брат твоего отца, – отвечал монах после некоторого раздумья.
– Давно ли умерли мои родители и почему ты не хочешь мне открыть, кто они были?
Монах опустил голову на грудь, закрыл глаза и не отвечал ни слова.
– Да скажи что-нибудь, дядя. Порадуй меня в первый раз в жизни. Ты знаешь, что я мало видел и испытал радостей, – настаивал Гриша.
Горькая улыбка пробежала по губам монаха, выражая смешанное чувство нежности и печали. Он протянул к Грише руку и мрачно сказал.
– Знаю, все знаю, любезный Гриша, но не могу еще открыть тебе ни рода, ни имени твоих родителей. Ты еще слишком молод для этой тайны. И к чему она тебе? Отец твой не существует, бедную твою мать похитили злодеи и она, хотя и жива, но никогда не осмелится признать тебя своим сыном. Что ж тебе интересного в грустной повести их несчастий? Ты стал бы проливать одни слезы, тогда как память их должна быть отомщена кровью! Я поклялся отомстить и к этой цели веду тебя с малолетства, Но прежде того, как тебе исполнится семнадцать лет, не могу открыть тебе моих намерений, хотя в эти два дня я убедился, что дух отца твоего парит над тобою. Рано и против моей воли вступил ты на кровавое поприще. Быть может было бы лучше, если бы ты третьего дня послушался меня и не ездил с Хованским. Чрез три года, в день трех святителей явись ко мне и я удовлетворю всем твоим вопросам, а теперь прошу тебя больше ничего не спрашивать у меня.
