Рыч видел только то, что Максим схватил брошенное ружье. А может он, Максим, сам его бросил, а потом поднял. Нет — ерунда. Если убийца бросает ружье, он тут же убегает. Так мог поступить только бестолковый случайный свидетель.
Что ж, Максим — не убийца. И что это меняет? Его выпустят на свободу, и он опять будет путаться под ногами. Сбивать с толку его девочку, его Кармелиту. Максим Орлов — это просто какое-то горе семьи Зарецких. С ним нужно как-то бороться. Но как? Трудно честно победить человека без чести…
И тут Баро пришел к выводу, столь же простому, сколь и очевидному. С человеком без чести, нужно и бороться бесчестно. Максим сам загнал себя в эту тюремную ловушку. И раз он в ней оказался, глупо дать ему безболезненно выбраться оттуда.
В кабинет зашла прибраться Земфира. Баро остановил ее, посадил напротив себя, поделился своими мыслями (очень ему нужна была сейчас поддержка). Но женщина не поддержала Рамира. Тогда Зарецкий разозлился, велел ей уходить в свою комнату.
И еще раз проговорил сам с собой все свои мысли. Найдя их безошибочными, позвал Кармелиту.
Разговор с ней начал аккуратно, можно даже сказать — добродушно.
— Как дела, дочка! Была в таборе?
— Да, папа.
— Виделась с Миро? Как он?
— Ничего, уже лучше. Бабушка сказала, что он скоро ходить сможет.
Баро подмигнул заговорщицки:
— Хорошая новость! Значит, скоро быть свадьбе? А? Дочка?
Кармелита не сразу ответила. Да и ответила невпопад:
— Пап, знаешь, я тут одну важную вещь поняла…
— Говори! — напрягся Баро.
— Я была на свидании у Максима.
— Ну и?.. — напрягся Баро еще больше.
— Я поняла, что он действительно ни в чем не виноват. Он не стрелял в Миро! Ты что хочешь со мной делай, но я ему верю!
— Это все? — выжидающе спросил Зарецкий.
— Нет, папа. Нет…
Чувствовалось, что Кармелите трудно произнести то, что она хочет сказать.
— Понимаешь, папа… Еще я поняла, что… Что я не люблю Миро настолько, чтобы стать его женой…
Вот! Приблизительно этого Баро и ждал. Все возвращается на круги своя.
Снова дочь не хочет прислушиваться к своему рассудку, и в который раз готова выставить себя и его, Зарецкого, на посмешище.
Нет!
Этого больше не будет.
Хватит жалости, хватит отцовской мягкотелости. Отец — это не только отец. Отец — прежде всего мужчина!
— Я знаю, дочка. — Что?
— Я знаю, что стрелял не Максим.
— Так ты знаешь, что он не виновен? — Да.
— Давно?
— Недавно.
— Папа… ну так пошли быстрее в отделение милиции. Надо следователю рассказать! Ну пойдем… Я с тобой!
