— Успокойся, князь Василий, приляг на диван; ты очень болен!..
— Ты думаешь, что я болен, ты думаешь, что я не в своём уме!.. Я знаю, что говорю тебе, государь; ты не любишь, чтобы тебе противоречили; ни один государь не любит противоречий, а я должен противоречить... поход в Перекоп — большая ошибка; не скоро исправит её Леопольд; а Щегловитов и Лефорт и подавно...
— Скорее, доктор! — закричала царевна входящему Гульсту[14]. — Ему очень дурно!
— Да, Серафима Ивановна, — продолжал кричать князь Василий Васильевич, — будешь ты под опекой в Перекопе, или я не буду министром... я первый министр и останусь первым министром! Пётр не посмеет свергнуть меня, меня, великого Голицына. Я нужен России, и Россия нужна мне...
Покуда готовили всё нужное для кровопускания, Гульст объяснил царевне, что, приехав к Фишеру и не застав его дома, он встретил у него её посланного и поспешил на помощь к больному.
Услыхав звуки французского языка и увидев напудренный парик, князь Василий Васильевич принял Гульста за Людовика XIV и тут же вступил с ним в разговор:
— Конечно, царствование вашего величества полно славы; но и наше будет такое же. Мы заключим союз как равные! Россия и Франция, в тесном между собою союзе, предпишут закон всей Европе. Турции не будет!.. Ох! Как тяжелы скипетр и корона!
Ему казалось, что палка, которую ему дали в руку перед кровопусканием — скипетр, а мокрое полотенце на голове — корона.
— Однако не надо, чтоб вы требовали выдачи Щегловитова: её царское величество Софья Алексеевна ни за что не согласится выдать его; он её... Вы мне сделали больно, государь!..
В эту минуту из руки, державшей скипетр, хлынула кровь, и князь Василий Васильевич впал в обморок.
На следующий день Фишер настоял на том, чтобы больной был перевезён в Медведково — подальше от театра политических действий. Князь Василий Васильевич всю дорогу был без памяти и не сказал ни слова. Фишер, давно знакомый с организмом своего пациента, не очень беспокоился его болезнью, хотя и видел, что она в эту осень обещает быть и опаснее и продолжительнее, чем в предыдущие. Он вообще не любил мудрить, испытанный чальдиневский порошок до сих пор приносил пользу, и Фишер решился ограничиться им и на этот раз.
Если б все врачи были такие, как Фишер, то, вероятно, не состоялся бы указ, изданный во время правления Софьи Алексеевны о том, что всякий лекарь, уморивший своего больного, будет казнён смертью. Ныне многие (не врачи) сожалеют об отмене этого указа.
