— От Кочубея приехал? — уже строго спросил государь. — А почему один? Куда тот самый… отец Никанор подевался?
— Угу, — не разжимая губ, промычал челобитчик.
— Чего «угу»?
— Молится отец Никанор.
Царь кивнул Шафирову:
— Дай ему, Пётр Павлович, вина испить. Видишь, обалдел от русского духа сей у-кра-и-нец.
Перед Яценкой мгновенно появился налитый до краёв кубок. Сивуха забулькала в горле, разлилась по нутру жгучим, сладостным теплом.
— Теперь так, — усмехнулся Пётр. — Теперь вижу, что истинный казак предо мною… Налей ему ещё за батюшку моего Алексея Михайловича и за гетмана Богдана Хмельницкого, уберёгшего Украину от польской кабалы.
— Хай им обоим двум на том свете легонько икнётся, — поклонился казак и осушил второй кубок.
Ему стало совсем вольготно. Полузакрыв глаза, не дожидаясь уже вопросов, он медленно, точно напевая знакомую песенку, принялся выкладывать все вины Мазепы:
— …И рады тайные собирает тот гетман. И жалуется на многие утеснения. Ему и царь Алексей Михайлович сучий сын…
— Ну, ты!.. — прицыкнул Шафиров.
Но Пётр остановил его строгим жестом: «Не мешай, дескать, пускай всё выбалтывает».
— И Пётр Алексеевич ему, — продолжал казак, — быдло. Сковтнули, балакает гетьман, москальские цари, трясьця их матери, Украину нашу. Не Украина стала, а боярская вотчина…
Хмель постепенно рассеивался, голова свежела. Яценко уже отдавал себе отчёт в каждом слове. Большие глаза его время от времени вспыхивали колючими огоньками.
Шафиров сидел за спиною гостя и записывал всё, что он говорил.
— Я казак, мне на чины и славу — тьфу! Байдуже я соби[1], была бы горилка да воля. Я от щирова сердца кажу: не нужен нам Карл! Хай он сказытся, басурман.
Яценко встал и перекрестился:
— Мне не веришь — отцу Никанору поверь, полтавскому священнику отцу Ивану Святайле и полковнику Искре[2] поверь, неначе, задумал гетьман поддаться под шведскую руку! — Его охватил жестокий гнев. Он сжал кулаки и, увлёкшись, занёс их над головой государя: — Нету нашей воли казацькой под Карлой ходить! Тебе, православному царю, служить будем.
Он умолк. Пётр, стараясь казаться бодрым, спросил:
— Все?
— Все, ваше царское величество.
— Спасибо тебе и на том, казак.
В дверь постучались. Непрестанно кланяясь и истово крестясь, на пороге показался иеромонах.
— Никанор? — холодно встретил его царь.
— Аз есмь смиренный…
Монах потянулся к руке государя. Но Пётр отстранился, шагнул к противоположной двери.
— Довольно. Наслушался! Завтра будет твой черёд.
