— Не починать ли? — задал Кузька обычный свой вопрос. Как всегда, атаман посоветовал не спешить.
— Вы так поведите, чтобы девки из послушания вышли. Знаю, — вздохнул он, — за сие сечь будут. Зато к лучшему обернётся. Озвереют бабы, тогда и почнём.
Однако атаман ошибся. Начать пришлось раньше, чем он рассчитывал.
Случилось так, что в Безобразовке остановилась большая сила торговых гостей. Люди были все именитые — таких Лука Лукич и Дыня дожидались месяцами.
— Как же быть? — схватился за голову целовальник. — Где девок найти?
Дыня знал всех мужчин и женщин Безобразовки по именам и в лицо. Но как ни старался он, больше десятка девушек и молодушек собрать было неоткуда.
— А мы вот каково сотворим, — придумал Лука Лукич, — гожих веди сей минут, а которые будут с изъянцем либо постарше, тех погодя сунь. Как в кружале — попервости даю я вино доброе, а погодя, как захмелеют, чего хошь подсовываю.
Ночью к Даше примчался сын.
— Мамка! Велено тебе в хоромины идти. Сам Дыня наказал.
Даша судорожно вцепилась руками в плечо мужа.
— Быть не может того!
— Ан может, — почти спокойно, с едва уловимым зловещим оттенком в голосе вымолвил Фома.
— Он может! — подтвердил Васька. — Он, мамка, всё у нас может! Вон давеча…
И мальчик, захлёбываясь от гордости, начал рассказывать о разных пустяках.
— А и богатеи же! — умилился он под конец, вспомнив о торговых гостях. — Меня один алтыном пожаловал. «Ты, говорит, выпей духом единым косушку, а я тебе алтын». А мне что. Я — как велят…
Но родители не слушали его. Памфильев что-то мучительно соображал. Он хмурился, ерошил бороду, глухо покашливал.
— Пойдёшь?
— Нет!
— А послушание воле господарской и многотерпение куда же упрячешь? Иль бунтарить задумала с беспутным мужем своим?
— Не смейся, Фома.
— Не смеюсь. Плачу, Дашенька, а не смеюсь. Единый путь у нас, у горемычных, — в лес.
Он отстранил жену и быстрой поступью направился к дому Дыни.
Приказчик сидел у себя в горнице, что-то прикидывая на сливяных косточках. Посредине стола возвышался бронзовый, украшенный херувимчиками подсвечник, гостинец самого Безобразова.
Фома тронул сенную дверь.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
— Аминь… Эвон кто пожаловал! — обрадовался Дмитрий, увидев гостя.
— Бодрствуешь, раб Божий?
— Труждаюсь, молитвенничек, для Господа и володетеля своего.
Обводя долгим взглядом горницу, атаман задержался на прибитой к стене карте Вышневолоцкой судоходной системы:
— А сие тоже для Бога иль для мамоны?
