А шведы? Их наступление несёт с собой гибель. И страшнее всего, что движутся они к украинским рубежам, туда, где живут самые непокорные московские холопы — запорожцы.
«Неужто ж правду говорят про Мазепу?» Пётр стиснул ладонями виски. Его глаза округлились, стали ещё чернее. Ноздри раздулись. Через лоб поползла под коричневую шапку волос тонкая синяя жилка.
— Ну, чего приумолк? — выкрикнул он сквозь зубы. — Говори… радуй далее.
«Будет бить, — потупил глаза Пётр Павлович. — Обязательно будет…» И, вздохнув, поклонился:
— Покель всё, государь.
— Всё-о! — передразнил царь. — Покель всё-о! Мало ли? Таково утешил, что хоть в прорубь. — Он вытянул шею и прислушался. — Ревёт-то, а? Ревёт каково за окном? Словно море в непогоду.
Он опустился на лавку. Голова его склонилась на подставленную ладонь, лицо обмякло, как у тяжелобольного, на миг почувствовавшего облегчение.
— Море… Нам ведь крохотку эдакую… Махонький клочок берега с пристанями… А оно уходит. Уходит море от нас! И не удержим его. Какая война может быть, коли казна пуста?
Шафиров будто ждал этих слов.
— Будет казна, — сказал он громко и твёрдо. — Только сотвори то, о чём не единожды на сидениях думали…
— На части, что ли, Россию разбить? Дворянам раздать в полное управление?
— Так, государь.
— Рано. Пускай поучатся ещё малость.
Пётр сердито фыркнул. Советник, глядя на него, пожал плечами.
— Хочешь — гневайся, хочешь — с глаз долой прогони за дерзость мою, а подменили тебя, Пётр Алексеевич. Словно бы не владыка Санкт-Питербурха передо мною…
— Че-го-о?
— Да! Словно зельем опоили тебя. Во всяком деле тебя ныне сумленье берёт. Убей, а я и при последнем издыхании помазаннику Божьему правду скажу. Ты, сам ты сему обучал.
Шафиров не ошибся. «Правда» попала в цель.
Пётр ласково ударил его по плечу:
— Коли правду, сыпь, брат, не сумлевайся.
Откинув далеко трубку, он вскочил и снова заходил по терему уверенно и чётко, как на учении с преображенцами.
— Говори.
— Говорить-то нечего. С губернациями погодить ещё можно, а что касается Литвы, послушайся, Пётр Алексеевич, генеральского совета. То не в бесчестие, но во славу твою.
— Отступить от Литвы?
— Отступить, Пётр Алексеевич.
Оба склонились над картой, водя по ней пальцами, долго изучали каждый изгиб трущоб и трактов. Все замечания государя советник тут же, не споря, записывал до последнего слова.
Безответное послушание вывело царя из терпения:
— Эк задолбил: «Да, да…» Когда же «нет» скажешь?
Шафиров приложил обе руки к груди:
