Она догнала мужа в сенях, больно ущипнула его за плечо:
— Я вот дам тебе гонца!
В соседней горнице послышались тяжёлые шаги, и в дверях показалась лысая голова полковника Искры.
— Яценко?
— Он.
Ловким, видимо привычным, толчком загнав судью в горницу, Любовь Фёдоровна неторопливо выплыла на крыльцо.
Яценко стоял посреди улицы и, широко разводя руками, что‑то бормотал. Со стороны его можно было принять за пьяного — так нетвёрдо держался он на косолапых ногах.
— Верит или не верит? — уже вслух вопрошал он пространство. — Верит — не верит?
Тут он увидел наконец Любовь Фёдоровну, знаками подзывавшую его, и, кручинно вздохнув, направился вслед за ней.
В хоромах он уселся между Кочубеем и полковником и слово в слово передал свою беседу с царём.
— Так, так, — непрестанно кивала Любовь Фёдоровна, устроившаяся против казака, чтобы лучше было следить за выражением его лица. — Я ж так и думала! Я ж говорила, что не надо в Москву посылать.
Искра заёрзал на стуле:
— Как же не говорили? Вы одни и добивались. То мы с Васылем говорили, чтоб не посылать.
Круглое лицо судьихи вытянулось от злобы. Слово за слово поднялся такой визг, что Яценко, опасаясь за целость своего чуба, шмыгнул под стол, а Искра самоотверженно заслонил своим жирным телом судью. Но Любовь Фёдоровна ловким ударом оттолкнула его и впилась зубами в плечо мужа. Тот завопил таким отчаянным голосом, что даже таившаяся за дверью Матрёна не выдержала, вбежала в горницу:
— Мамонько, мамо! Что ты, мамонько!
Появление дочери ещё больше взъярило старуху. Загремели столы, стулья, покатилась во все углы посуда из опрокинутой горки.
— А и гетьманьска девка тут! Тоже за батьку! — взвизгнула старуха и обеими руками сгребла дочь.
Учуявший свободу Кочубей кубарем выкатился в сени и скрылся в чулане под ворохом мучных мешков.
— Где он? — не выпуская из рук дочерней косы, неистовствовала Любовь Фёдоровна. — Где он? Дайте мне его сюда! Матрёну на погибель с Мазепой спаровал, теперь и нас на погибель гонишь?!
— Врёшь! — орал в ответ Кочубей, не вылезая, впрочем, из чулана. — Не греши перед Богом. Не паровал я их!
Наконец, благоразумно придвинувшись к оттоманке, старуха в истерике повалилась на подушки.
Воспользовавшись суматохой, Яценко выбрался из-под стола, стремглав выскочил на улицу и с досады так напился, что едва не умер под забором той самой хаты, из которой уворовал четверть ведра настоянной на тютюне, порохе и чесноке горилки.
Искра суетился подле хозяйки, усердно дул ей в лицо, обмахивал платочком, целовал сморщенную жёлтую руку и униженно просил:
