Было около полудня. Погода стояла ясная. Воздух был свеж; к нему примешивались струи почти зимнего холода, который долго даёт себя чувствовать после таяния снега, прежде чем весна окончательно вступит в свои права. Древесные ветви оделись светлой зеленью; небо сияло прозрачной лазурью; с моря доносился лёгкий рокот волн.
Во дворе ораниенбаумского дворца выстроились кадеты с полковником Мельгуновым пред фронтом. В эту пору дня великий князь обыкновенно производил их смотр, но прошло уже полчаса, как они пришли, а его высочество и не думал показываться. Кадеты, сплошь красивые, стройные юноши от шестнадцати до восемнадцати лет, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, слабо и небрежно держа свои маленькие, изящные ружья. Полковник Мельгунов, мужчина лет тридцати, с бледным и умным лицом человека «себе на уме», возбуждённо прохаживался взад и вперёд, точно не замечая, что воспитанники, с которых он обыкновенно взыскивал в строю за малейшее нерадение к службе, втихомолку болтали между собою, причём иногда произнесённое шёпотом слово сопровождалось весёлым, едва подавленным смехом. Сам Мельгунов угрюмо потупился и бормотал порою сквозь зубы крепкие словца.
Пред караульной у ворот, на каменной скамье, опиравшейся на львиные головы, сидел, насмешливо поглядывая на кадет, офицер Преображенского полка, тогда как из окон караульного помещения с тем же насмешливым злорадством смотрело на кадетскую молодёжь, томившуюся в строю на солнцепёке, несколько солдат. Это ещё сильнее раздражало полковника Мельгунова, который время от времени топал ногой, словно стараясь воздержаться от вспышки гнева.
В первом этаже одного из боковых флигелей, обращённых фасадом на парадный двор, показывались у окон молодые девушки, некоторые уже в полном туалете, другие в пудермантеле и папильотках. Притаившись за драпировкой, они выглядывали во двор, со смехом перешёптывались между собою, а иногда подавали тому или другому из выстроившихся кадет таинственный знак, понятный лишь тому, к кому он относился. Их лукавое кокетство ещё больше, чем скука и усталость, отвлекало внимание юношей от военной выправки.
Всё насмешливее становилась мина гвардейского офицера у ворот; всё сильнее кипела досада полковника Мельгунова. Ещё немного, и он, пожалуй, сорвал бы гнев на кадетах, ряды которых почти расстроились, если бы часовой, стоявший снаружи у дворца, не крикнул громко караулу становиться под ружьё. Преображенцы высыпали на площадку, их офицер обнажил шашку и стал возле них. Барабанщики и флейтисты заиграли марш, кадеты поспешно сомкнули свои ряды и взяли ружьё на караул, как и солдаты на часах. Лакеи выбежали на парадное крыльцо, а придворные дамы отскочили прочь от окон. Лишь иногда из-за гардины высовывалась чья-нибудь любопытная голова.
