В эти прекрасные, ясные солнечные дни наблюдались удивительные миражи, подобные возникающим в пустыне. Одни огромные айсберги висели в воздухе с видимым отчётливым разрывом между их основанием и горизонтом, другие были странно искажены во всякого рода странные и фантастические образы, при этом много раз изменяясь в размерах. В дополнение к этому чистый блестящий белый снег и лёд порождали картину, которую невозможно описать словами.
Позже свежий юго-западный ветер принёс мягкую пасмурную погоду, вероятно вызванную вскрывшимся паком в этом направлении.
На случай внезапного раскола льда и иной чрезвычайной ситуации я принял меры для экстренного перемещения лагеря. Был проведён инструктаж, где каждому человеку определили его место и обязанности, всё было организовано так, что менее чем за пять минут с момента подачи сигнала опасности собирались палатки, вещи и продовольствие и вся команда была готова к движению. Я также окончательно выяснил душевное и физическое состояние команды. Время, проведённое Океанском лагере, не было безоблачным. Потеря корабля значила для нас больше, чем можно выразить словами. После того, как мы обосновались в Океанском лагере, «Эндьюранс» по-прежнему оставался в ледяных объятьях, и только корма и бак были погребены безжалостным паком. Спутанная масса верёвок, такелажа и рангоутов делала картину его гибели ещё более унылой и удручающей.
Поэтому наступило какое-то душевное облегчение, когда кораблю пришёл окончательный конец.
«21 ноября 1915. Вечером, когда мы лежали в своих палатках, мы услышали, как Босс крикнул: „Он тонет, парни!“. В секунду мы выскочили наружу и забрались на смотровую вышку и другие точки обзора, и, разумеется, устремили взоры на наш бедный корабль в полутора милях отсюда, бьющийся в предсмертной агонии. Он пошёл на дно с бака, подняв в воздух корму. Затем стал быстро погружаться, и лёд закрылся над ним навсегда. Это видение вызвало отвратительное ощущение, пусть без мачт и полностью разрушенный, он всё равно, казалось, связывал нас с внешним миром. Без него наши лишения показались более подчёркнутыми, а наше одиночество более полным. Потеря корабля пронесла слабую волну депрессии сквозь лагерь. Никто ничего не говорил, мы не были виновны в появившихся сентиментальных чувствах. Когда он беззвучно нашёл своё последнее пристанище подо льдом, на котором мы сейчас стояли, казалось у каждого всплыли в голове многие связанные с ним внутренние ассоциации. Когда каждый знал каждый уголок и закоулок своего корабля, вновь и вновь помогал ему в борьбе и отдавался этому полностью, реальное расставание не могло обойтись без этого пафоса, какого-то внутреннего опустошения, и я сомневаюсь в том, что среди нас был хоть один человек, который бы не ощутил эмоций, когда Сэр Эрнест, стоя на вершине смотровой вышки грустно и тихо сказал: „Его больше нет, парни“».
