В «Париж» едут не столько за признанием, не столько за научением, не столько за богатством и властью. В основном туда направляются устраивать революцию в искусстве, совершать вселенский переворот. «Бедный художник», ощущающий себя гением, лелеет свою нищету, поскольку нищета мучительна. Мучения суть испытания, жертва, искус выдерживаемый перед золотым водопадом будущей славы. Тащиться в такую даль с окраины мира стоит только ради покорения этого мира. Победить или погибнуть, оказаться гением «на самом деле» или полной бездарностью и тогда погибнуть от тоски. Погибнуть утонув как в болоте в сладкой богемной гнили. «Бедный художник» отлично знает, что это еще не смерть поскольку канет в безвестность и никто о нем не вспомнит, поскольку вспоминать стоит только гения, безвестность же лишена позора. Для художника страшней всего падение, ведь он отлично знает что ждет от него публика, как в мановение ока стать известным и богатым. Во всяком случае, думает что знает. Достаточно «продаться», пойти на поводу пошлого буржуазного мира, который он приехал свергать своей революцией. Начать работать на рекламу, на живопись салонную, начать штамповать бульварные романы… Вот бездна — несостоявшаяся жизнь, проданный талант, навеки опороченное имя.
Всякому революционеру разжиревшая толпа ненавистна больше, чем тираны. У серой толпы свои художественные фабрики: дома моделей, ювелирные мастерские, мебельные, обойные, керамические ателье живущие соками «богемы», ее находками и открытиями, ее массой дезертиров не вынесшей испытания бедностью. Мода и роскошь приносят невероятный не сравнимый с оборотом художественного рынка доход. Потому что фабрика — производство массовое.
Диктатура моды самая свободная из всех диктатур, потому самая непреодолимая. Диктатору еще можно сопротивляться, моде — нет. Просто не сыщешь в магазине ничего иного разве что моду прошлогоднюю или раритет. «Париж» диктует свою моду всему миру, состригая купоны не хуже доходов с далеких колоний. Революция импонирует моде до поры пока революция только в искусстве. Ведь мода живет обновлением, ей необходимо обесценивать груды поделок еще вчера бывших «ультрамодными», чтобы продать коллекции нового сезона. Время от времени моде необходимы радикальные смены стиля…
Но мода не только тряпки, пудреницы и зонты. Не только шлягеры, рестораны, варьете, дансинги, синематографы. Модными становятся писатели и художники причем независимо от их направления. Модным может стать и Достоевский, и Пруст, и Сименон, и Пикассо, Хемингуэй как, впрочем и сотни взлетевших на вершины и забытых. Формально никакой «продажи души» художник не совершает. Вовремя «открытые» искусствоведами, галерейщиками, издателями они при жизни объявляются гениями, «на следующий день просыпаются знаменитыми». Они омываемы неожиданно пролившимся «золотым дождем», их приглашают в салоны львицы высшего света известные «коллекционированием гениев», их дружбы ищут политики, небескорыстно конечно, но политики — «сильные мира сего». Коморку можно поменять на просторную студию, жить можно в «нормальной» квартире превращающейся в салон искусств. Вроде больше не надо искать куска хлеба и все время можно посвятить творчеству. Но приемы, банкеты, визиты, вернисажи, выставки, презентации! Надо быть на виду чтобы больше продаваться, чтобы первый всплеск популярности не оказался последним. Не корысти ради — ради торжества собственного искусства. Ради столь высокой цели можно брать заказы от правительства, салонных львов, банкиров, политических деятелей. Однако донаты начинают диктовать свои вкусы, волю, взгляды художнику. Поначалу ненавязчиво, в виде «пожеланий».
