— Костерок бы запалить, — предложил Зубарев.
— Айда, ищи чего сухого, — согласился Угрюмов. Втроем они насобирали сухих веток, каких–то обломков от полусгнивших шестов, которыми обычно крепят сети, попалось даже обломанное весло, все пошло на костер. Казак вытащил из–под своего сиденья кусок скрученной в трубку бересты, запалил, сунул в середину кострища: слабый огонек, словно нехотя, пополз по концам веток, затрепетал, затрещала, защелкала с негромким свистом вбирающая в себя пламя древесина.
Иван, шмыгая простуженным носом, смотрел на осторожное, чуткое пламя, подгоняемое чуть ощутимым ветерком, смотрел неотрывно, зачарованно, понимая, что он дома, наконец–то дома, кончились мытарства, странствия, блуждания, и, в первую очередь, вспомнил почему–то свою небольшую голубятню на чердаке. Живы ли голуби? Последнее время он почти не занимался ими, мать кормила их, как и остальную скотину, по два раза в день, затаскивая с кряхтением зерно в лукошке по высокой, почти без наклона лесенке на чердак. Да, именно голуби, как ни странно, более всего связывали Ивана с домом, делали его желанным, родным, близким, притягательным. Почему? Как знать… Прежде всего из–за доверчивости и беззащитности своей. Потому что на землю опускаются они лишь покормиться, на ночевку, а все остальное время могут проводить там, в иссини прозрачном небосводе, то становясь чуть заметными точками, то сваливаться стремительно вниз и, распахнув крылья, вновь и вновь уходить в зенит, в божественную высоту, где нет темных дел и помыслов, а лишь небесная чистота и покой.
Любил он вечером подняться на чердак, сесть на корточки возле сбитой из тонких реек голубятни и слушать, всматриваться в не похожую на человеческую, но в то же время очень чем–то ее напоминающую чужую жизнь грациозных и независимых существ, мирно гулькающих, о чем–то своем воркующих сизарей и турманов. Нравилось ему наблюдать за самками, высиживающими потомство; беспокойно крутившими головками при его появлении и ни за что на свете, даже под угрозой смерти, не покидающими гнездо.
Он заметно смущался, когда кто–то называл его голубятником, не отвечал на недовольное брюзжание отца, мол, время вышло птиц гонять, перед соседями стыдно, и каждый вечер старался наведаться, заглянуть к своим любимцам, пошептаться с ними, получить порцию любви и доброты и умиротворенным спуститься вниз, незаметно от отца юркнуть в свою комнату. Живы ли сейчас они, его голуби? Ждут ли?
