На базе люди эгоистичны и злы. Это неудивительно, в условиях вечной борьбы за выживание каждый сам за себя. Пример Тамары и Лехи убеждает меня лишний раз в широте русской души. Как бы я ни пыталась объяснить этот термин своим инакоязычным друзьям, не могу подобрать эквивалент для перевода. Душу мы понимаем по-разному. Приходится целые монологи на десять минут разводить, чтобы объяснить, что такое русская душа. Хотя, может, мои суждения расистски и все зависит от самого человека, а не от принадлежности к народу. Не знаю я. Да и вряд ли кто-нибудь даст четкое понимание, откуда берется милосердие.
Тамара с сыном приняли меня в свою семью сразу после смерти отца, а это доказывает, что мое командирство тут ни при чем. Лехе я благодарна до конца жизни, потому что в Падальщики меня именно он приволок, когда я была слишком разбита смертью папы, чтобы на ежегодном Распределении сделать выбор в пользу одного из четырех блоков.
Легавый выходит из-за угла, застегивая ширинку:
— Все хорошо. В раковину поссал, — говорит он.
— Я рада за тебя, — отвечаю я его излишней прямоте.
— Напомни, что там Федор хотел приготовить сегодня? — спросил Легавый.
— Что-то под загадочным названием «пицца».
— Это вкусно?
— Я так поняла, это что-то типа куска сухого теста, на который кидаешь все съедобное, что найдешь в холодильнике.
— Вот это подойдет?
Я беру из его рук коробку с надписью «Кисель плодово-ягодный». Я впервые читаю эти слова. Я не понимаю, что они значат.
— Черт его знает, но тут изображен какой-то красный плод. Наверное, что-то с помидорами? Берем!
Легавый складывает все в рюкзак. Мне кажется, что кроме помидора мы других овощей и фруктов не знаем. Просто помидор — смешное слово, запоминается легко. По-ми-дор. А к чему запоминать названия того, чем мы едва ли пользуемся? Я залезла в следующий ящик, там тоже было пусто. Кажется, и этот дом мы уже хорошенько вычистили. А потом мне на глаза попалась какая-то завалявшаяся в пыли стеклянная банка, которую кто-то не заметил в предыдущий визит. Я вытащила ее из-под груды пожелтевших газет, уже рассыпающихся от прикосновения, стряхнула грязь и прочитала вслух.
— «Маринованные вешенки»… Не может быть!
Мой возглас такой громкий и внезапный, что Легавый схватился за рукоятку автомата.
— Ляха, твою мать!
— Прости! Но это — вешенки!
— Что?
— Вешенки! Грибы такие!
— А, ну ладно.
— Да ты не понимаешь!
Я буквально махаю рукой на Легавого и загребаю банку в сумку.
