И в конце концов его позвали к Иосифу, и он немало удивился, сколь просторен и наряден был покой в его доме, в котором тот сидел. Стены обиты тисненой зеленой кожей, потолок холщовый, лавки под малиновым сукном, оконницы в синем бархате, в переднем углу иконы в сканых серебряных, золоченых окладах, в драгоценных каменьях, три серебряные цветные лампады, на столе серебряный и медные подсвечники, кресло под владыкой резное, дубовое, с кожей коричневой в сиденье и под локтями.
- Почто много обо мне пытаешь и глаголешь? - был первый вопрос.
- Интерес обуял великий. Ты ж, отче, живой святой!
И грохнулся на колени, подполз и поцеловал полу его рясы над синим сафьяновым сапогом.
Тот, раздраженно кривясь, замахал рукой, чтоб немедленно поднялся.
- Бессовестно льстишь и лжешь!
- Я?! - совершенно искренне удивился Денис. - Ты ж любую лжу насквозь видишь - есть она во мне?
И уставился не мигая в когда-то синие, а теперь сильно поблекшие, мрачноватые старческие глаза своими распахнутыми темно-серыми ясными-ясными, - и, кажется, они поуспокоили Иосифа.
- Сильно хочешь мне понравиться?
- Хочу! - опять совершенно искренне сказал Денис.
- Чтобы я тебя приблизил и отличил?
- Да.
- А дале? Дале что замыслил?
- Ничего. Токмо служить тебе и Господу. Прости, отче, Господи на второе место поставил. Конечно, токмо Господу и тебе - иных помыслов не имею.
Владыка задумчиво помолчал, не спуская с него тяжелых глаз - продолжал изучать.
- Лжа... хитрость... Бывает, сразу и не разберешь... Хитрить-то хитришь?
- Не-е.
- Ну уж!
- Не.
- Зря. Без хитрости нельзя. Бог тоже многое делал прехитрением и коварством - ведаешь ли?
Денис было удивился, услышав это, но тут же вспомнил, что уже ведь читал это где-то у Иосифа, и, наморщив лоб, медленно проговорил:
- Нечего пытать, что Бог от нас скрыл. Человеку нельзя и не должно размышлять о тайнах Божиих.
Старик впервые чуть посветлел.
- Много меня прочел?
- Сколь смог.
- И на память не жалуешься?
- Нет. Хочешь, спробуй, сколь помню.
Помотал головой: и так, мол, верю.
- А какие одолевают искушения?
Денис честно рассказал о терзавших его искушениях, спасаясь от которых и оказался в его монастыре, и как благодаря его правилам ныне победил в себе бесов окончательно, за что не знает как и благодарить-то. И опять было рванулся грохнуться на колени, но игумен упредил - остановил его властным жестом руки. И молча благословил.
* * *
Через восемь дней, накануне Сретенья, намного раньше обычного для послушников срока, над ним свершили обряд пострижения.
