И кончилось ее ликование.
Утром Мария первой заметила, как переменилась она за эту ночь, как сильно посерьезнела и повзрослела. И отец с матерью заметили. Да все близкие и домашние. Некоторые, наверное, даже решили, что она так быстро возгордилась, уже заважничала, но это, конечно, лишь те, кто знал ее совсем мало.
* * *
А дальше все было так, как и должно было быть: богатый поезд у ворот с торжественными свахами, еще более торжественный сговор с именитейшим князем-тысяцким со всеми полагающимися обрядами, с ее выходом к ним, были богатейшие подарки ей от него и ему от нее, был долгий разговор о самом бракосочетании, о каждой его детали, о ее наряде, о том, как она должна себя держать, когда что делать и чего не делать, что говорить, к чему быть готовой. И было все это в один следующий день; как закрутилось с утра, так до глубокой ночи и крутилось все шибче и шибче. И само бракосочетание было назначено уже на четвертое сентября, всего через две недели.
Батюшка аж глаза вытаращил, а матушка заахала и замахала руками:
- Никак невозможно! Не поспеть! Один наряд сколь шить! и саму надоть при...!
Но им сказали, чтоб не тревожились, ничем себя особенно не заботили, все сделается без них.
И правда, со следующего же утра их дотоле всегда тихий, захудалый дом стал походить на сильно растревоженный огромный улей, в который и из которого только вместо пчел теперь непрерывно сновали люди. Даже и предположить было невозможно, что в него могут вмещаться столько знатных и незнатных князей, бояр, боярынь, дьяков, стражников, портных, лекарей, швей, сапожников, золотошвей, скорняков, златокузнецов и серебряников, разных торговцев.
Все успели. Все как есть! И августа на двадцатый день ее уже перевезли напостоянно в Кремль, на великокняжеский двор, в хоромы, в коих прежде жила государыня Софья Фоминишна.
Слава еще Богу, что в начале августа выпало наконец несколько дождей, жара спала, зелень ожила, посвежела и люди все ожили и посвежели, а то при такой запарке в недавнем пекле кто-нибудь, в том числе и матушка, могли не выдержать.
Рассвет четвертого сентября был розовый и золотистый, свежий-свежий, и ее поезд двинулся по таким же розовым и золотистым палатам, и каждый шествующий в нем, наверное, подумал, что это Господний подарок, знак, уготованный им впереди. Во всяком случае, она так подумала.
Тогда буквально каждый с раннего детства знал, что все хорошее, доброе и полезное на белом свете от Господа Бога, от Иисуса Христа, от их воинства и разных святых, а все худое, тяжкое, страшное, все несчастья и беды от нечистых сил, подвластных антихристу, дьяволу, сатане, обитающему в преисподней и ведущему вековечную борьбу с Господом и светлыми силами буквально за каждую человечью душу, чтобы не пустить ее в царство божие на небеси, а затащить к себе, в преисподнюю, в жуткий вертеп исчадий ада. И людям приходилось, конечно же, все время ограждать себя от этих злобных неотступных сил всяческими противоядиями, оберегами, отворотами, отгонами, прежде всего, разумеется, с помощью Господа, святых и крестной силы. Особенно береглись во время самых важных жизненных событий: потому что в это время Бог определял дальнейшую судьбу человека, и нечистые силы как раз тут и старались сильнее всего, то есть старались определить ту же судьбу, только по-своему. Свадьбы были для них самые лакомые действа - всю жизнь ведь могли искорежить. Дабы этого не случилось, знахари-ведуны тогда непременно осматривали предварительно все углы дома или хором, где должна играться свадьба. И все притолоки осматривали и пороги, не притаился ли где кто мохнатенький да с рожками и хвостом, непременно читали нужные наговоры, поили всех наговоренной водой, дули на скатерти, обметали метлами потолки, оскабливали вереи, клали ключи под пороги, выгоняли со двора черных собак, осматривали метлы, на коих, как известно, кое-кто любит летать, сжигали голики, окуривали спасительными травами бани, сбрызгивали наговоренной водой кушанья, по-особому вязали снопы.
