Представьте себе: вам ампутировали руку и пересадили ее на другого человека. И вот этот человек сидит против вас и жестикулирует этой рукой под самым вашим носом! Вы смотрели бы на эту руку, как на пугало. И хоть это была бы ваша собственная, столь родная вам рука, вас обуял бы ужас при мысли, что она коснется вас!
Сын продолжал: — Ты все — таки на стороне тех, кого преследуют!
Все это время Томаш думал о том, будет ли сын обращаться к нему на «ты» или на «вы». До сих пор сын строил фразы так, чтобы уйти от этого выбора. Сейчас он наконец решился. Он говорил ему «ты», и Томаш вдруг понял, что в этой сцене речь идет не об амнистии политзаключенных, а о сыне: если он подпишет, их судьбы соединятся, и Томашу придется в большей или меньшей степени сблизиться с ним. Если не подпишет, их отношения по — прежнему останутся на нуле, но на сей раз уже не по его воле, а по воле сына, который отречется от отца из — за его трусости.
Томаш был в ситуации шахматиста, у которого не осталось ни одного хода, каким он мог бы избежать поражения, и он вынужден признать себя побежденным. Подпишет он петицию или нет — какая разница. Это ничего не изменит ни в его судьбе, ни в судьбе политзаключенных.
— Дайте — ка сюда, — сказал он и взял бумагу.
Словно желая отблагодарить его за такое решение, редактор сказал:
— Об Эдипе вы написали превосходно.
Сын подал ему авторучку и добавил:
— Некоторые мысли имели силу разорвавшейся бомбы.
Похвала, высказанная редактором, его порадовала, но метафора, которую использовал сын, показалась ему преувеличенной и неуместной. Он сказал:
— К сожалению, эта бомба угодила только в меня. Из — за этой статьи я не могу оперировать своих больных.
Это прозвучало холодно и почти враждебно.
Стремясь, видимо, приглушить этот небольшой диссонанс, редактор сказал (и это похоже было на извинение): — Но ваша статья помогла многим людям!
Уже с детства под словами «помогать людям» Томаш представлял себе лишь единственную форму деятельности: врачевание. Но может ли какая — то статья помочь людям? В чем эти двое хотят его убедить? Они свели всю его жизнь к одной маленькой мысли об Эдипе, да, собственно, к чему — то еще более малому: к одному примитивному «нет!», которое он бросил в лицо режима.
Он сказал (и голос его звучал столь же холодно, хотя он и не осознавал этого): — Я не знаю, действительно ли моя статья помогла кому — то. Но как хирург я спас нескольким людям жизнь.
