— До чего же ты долго, — сказала она.
Медь задребезжала, когда она проворно приподнялась, упершись локтем в подушку. Он спокойно смотрел на ее полные формы и на ложбинку между мягких больших грудей, круглившихся в ночной рубашке, как козье вымя. Тепло, шедшее от ее тела, мешалось в воздухе с душистым запахом наливаемого чая.
Краешек распечатанного конверта торчал из-под примятой подушки. Уже уходя, он остановился поправить покрывало.
— А от кого письмо? — спросил он.
Дерзкий почерк. Мэрион.
— Да от Бойлана, — сказала она. — Должен программу принести.
— Что ты собираешься петь?
— La ci darem[276] с Дойлом[277], — ответила она, — и «Старую сладкую песню любви»[278].
Она пила чай, полные губы улыбались. Довольно затхлый дух от этих курений на другой день. Как тухлая вода от цветов.
— Может быть, приоткрыть окошко?
Отправляя в рот сложенный пополам тонкий ломтик, она спросила:
— А во сколько похороны?
— В одиннадцать, кажется, — ответил он. — Я еще не смотрел газету.
Следуя знаку ее пальца, он поднял за штанину ее грязные панталоны. Не то? Тогда серую перекрученную подвязку с чулком: подошва мятая, залоснилась.
— Да нет же, книжку.
Другой чулок. Нижняя юбка.
— Должно быть, упала, — сказала она.
Он поглядел по сторонам. Voglio e non vorrei[279]. Интересно, правильно ли она произносит voglio. На кровати нигде.
Завалилась куда-то. Он нагнулся и приподнял подзор. Упавшая книга распласталась на пузе ночного горшка в оранжевую полоску.
— Дай-ка мне, — сказала она. — Я тут отметила. Хотела одно слово спросить.
Сделав глоток из чашки, которую держала за неручку, и обтерев бесцеремонно пальцы об одеяло, она принялась водить по странице шпилькой, покуда не нашла слово.
— Метим что? — переспросил он.
— Вот это, — сказала она. — Что это значит?
Наклонившись, он прочел подле холеного ногтя на ее большом пальце.
— Метемпсихоз?
— Вот-вот. С чем это вообще едят?
— Метемпсихоз, — начал он, морща лоб, — это греческое. Из греческого языка. Это означает переселение душ.
— Ну и дичь! — оценила она. — А теперь скажи по-простому.
Он улыбнулся, искоса глянув в ее смеющиеся глаза. Все те же молодые глаза. Первый вечер после игры в шарады. Долфинс-барн. Он полистал замусоленные страницы. «Руби — краса арены». Ага, картинка. Свирепый итальянец с хлыстом. А это видно Руби краса чего там положено голая на полу. Милостиво дали прикрыться. «Злодей Маффей остановился и с проклятиями отшвырнул прочь свою жертву». Всюду жестокость. Одурманенные звери. Трапеция в цирке Хенглера. Не мог смотреть, отвернулся. А толпа глазеет. Ты там надрывай силы а мы животики себе надорвем. Их целые семьи.
