Внимай.
Юный Колем и Старки. Джордж Роберте взял на себя коммерческие хлопоты.
Лонгворт как следует раструбит об этом в «Экспрессе». О, в самом деле? Мне понравился «Погонщик» Колема. Да, у него, пожалуй, имеется эта диковина, гениальность. Так вы считаете, в нем есть искра гениальности? Йейтс восхищался его двустишием: «Так в черной глубине земли Порой блеснет античный мрамор». В самом деле? Я надеюсь, вы все же появитесь сегодня.
Мэйлахи Маллиган тоже придет. Мур попросил его привести Хейнса. Вы уже слышали остроту мисс Митчелл насчет Мура и Мартина? О том, что Мур — это грехи молодости Мартина? Отлично найдено, не правда ли? Они вдвоем напоминают Дон Кихота и Санчо Пансу. Как любит повторять доктор Сигерсон, наш национальный эпос еще не создан. Мур — тот человек, который способен на это. Наш дублинский рыцарь печального образа. В шафранной юбке? О'Нил Рассел? Ну как же, он должен говорить на великом древнем наречии. А его Дульсинея? Джеймс Стивенс пишет весьма неглупые очерки. Пожалуй, мы приобретаем известный вес[732].
Корделия. Cordoglio[733]. Самая одинокая из дочерей Лира[734].
Глухомань. А теперь покажи свой парижский лоск.
— Покорнейше благодарю, мистер Рассел, — сказал Стивен, вставая. — Если вы будете столь любезны передать то письмо мистеру Норману[735]…
— О, разумеется. Он его поместит, если сочтет важным. Знаете, у нас столько корреспонденции.
— Я понимаю, — отвечал Стивен. — Благодарю вас.
Дай тебе Бог. Свиная газетка. Отменно быколюбива.
— Синг тоже обещал мне статью для «Даны». Но будут ли нас читать?
Сдается мне, что будут. Гэльская лига хочет что-нибудь на ирландском[736].
Надеюсь, что вы придете вечером. И прихватите Старки.
Стивен снова уселся.
Отделясь от прощающихся, подошел квакер-библиотекарь. Краснея, его личина произнесла:
— Мистер Дедал, ваши суждения поразительно проясняют все.
С прискрипом переступая туда-сюда, сближался он на цыпочках с небом на высоту каблука[737], и, уходящими заглушаем, спросил тихонько:
— Значит, по вашему мнению, она была неверна поэту?
Встревоженное лицо предо мной. Почему он подошел? Из вежливости или по внутреннему озарению[738]?
— Где было примирение, — молвил Стивен, — там прежде должен был быть разрыв.
— Это верно.
Лис Христов[739] в грубых кожаных штанах, беглец, от облавы скрывавшийся в трухлявых дуплах. Не имеет подруги, в одиночку уходит от погони. Женщин, нежный пол, склонял он на свою сторону, блудниц вавилонских, судейских барынь, жен грубиянов-кабатчиков. Игра в гусей и лисицу. А в Нью-Плейс — обрюзглое опозоренное существо, некогда столь миловидное, столь нежное, свежее как юное деревце, а ныне листья его опали все до единого, и страшится мрака могилы, и нет прощения.
