, молодому актеру, который стоит перед ним по ту сторону смертной завесы, и называет его по имени:
Гамлет, я дух родного твоего отца,
и требует себя выслушать. Он обращается к сыну, сыну души своей, юному принцу Гамлету, и к своему сыну по плоти, Гамнету Шекспиру, который умер в Стратфорде, чтобы взявший имя его мог бы жить вечно.
— И неужели возможно, чтобы актер Шекспир, призрак в силу отсутствия, а в одеянии похороненного монарха Дании[705] призрак и в силу смерти, говоря свои собственные слова носителю имени собственного сына (будь жив Гамнет Шекспир, он был бы близнецом принца Гамлета), — неужели это возможно, я спрашиваю, неужели вероятно, чтобы он не сделал или не предвидел бы логических выводов из этих посылок: ты обездоленный сын — я убитый отец — твоя мать преступная королева, Энн Шекспир, урожденная Хэтуэй?
— Но это копанье в частной жизни великого человека, — нетерпеливо вмешался Рассел.
Ага, старик, и ты?[706]
— Интересно лишь для приходского писаря. У нас есть пьесы. И когда перед нами поэзия «Короля Лира» — что нам до того, как жил поэт? Обыденная жизнь — ее наши слуги могли бы прожить за нас, как заметил Вилье де Лиль[707].
Вынюхивать закулисные сплетни: поэт пил, поэт был в долгах. У нас есть «Король Лир» — и он бессмертен.
Лицо мистера Супера — адресат слов — выразило согласие.
Стреми над ними струи вод, тебе подвластных,
Мананаан, Мананаан, Мак-Лир…[708]
А как, любезный, насчет того фунта, что он одолжил тебе, когда ты голодал?
О, еще бы, я так нуждался.
Прими сей золотой.
Брось заливать! Ты его почти весь оставил в постели Джорджины Джонсон, дочки священника. Жагала сраму.
А ты намерен его отдать?
О, без сомнения.
Когда же? Сейчас?
Ну… нет пока.
Так когда же?
Я никому не должен. Я никому не должен.
Спокойствие. Он с того берега Война[709]. С северо-востока. Долг за тобой.
Нет, погоди. Пять месяцев. Молекулы все меняются. Я уже Другой я. Не тот, что занимал фунт.
Неужто? Ах-ах-ах![710]
Но я, энтелехия[711], форма форм, сохраняю я благодаря памяти, ибо формы меняются непрестанно.
Я, тот что грешил и молился и постился.
Ребенок, которого Конми спас от порки.
Я, я и я. Я.
А.Э. Я ваш должник.
— Вы собираетесь бросить вызов трехсотлетней традиции? — язвительно вопросил Джон Эглинтон. — Вот уж ее призрак никогда никого не тревожил. Она скончалась — для литературы, во всяком случае, — прежде своего рождения.
— Она скончалась, — парировал Стивен, — через шестьдесят семь лет после своего рождения. Она видела его входящим в жизнь и покидающим ее. Она была его первой возлюбленной. Она родила ему детей. И она закрыла ему глаза, положив медяки на веки, когда он покоился на смертном одре.
