— Не могу. Не могу я сейчас с тобой целоваться. У меня организация тоньше.
— Не тоньше, а глупее, — заявил он раздраженно. — Ум не защита от секса, так же как и чувство приличия.
— А что защита? — вспылила она. — Католическая церковь? Максимы Конфуция?
Эмори от удивления не нашелся что ответить.
— В этом, что ли, твоя панацея? — крикнула она. — Сам ты старый ханжа, и больше ничего. Тысячи злющих священников треплются насчет шестой и девятой заповедей, призывая к покаянию кретинов итальянцев и неграмотных ирландцев. Все это покрывала, маски, сантименты, духовные румяна, панацеи. Говорю тебе, Бога нет, нет даже абстрактного доброго начала, каждый должен сам для себя до всего додумываться, правда — вот она, за высоким белым лбом, таким, как у меня, а ты по своей ограниченности не желаешь это признать. — Она выпустила поводья и кулачком погрозила звездам. — Если Бог есть, пусть убьет меня!
— Типичные рассуждения атеистов о Боге, — резко сказал Эмори.
От кощунственных слов Элинор его материализм, и всегда-то непрочная оболочка, затрещал по всем швам. Она это знала, и то, что она знает, бесило его.
— И подобно большинству интеллигентов, которым при жизни религия только мешает, — продолжал он холодно, — подобно Наполеону и Оскару Уайльду и прочим людям твоего склада, на смертном одре ты будешь со слезами призывать священника.
Элинор резко осадила лошадь, и Эмори, догнав ее, тоже остановился.
— Ты так думаешь? — Голос ее прозвучал до того странно, что он испугался. — Ну так гляди! Сейчас я прыгну с обрыва. — И не успел он опомниться, как она рывком повернула лошадь и во весь опор понеслась к краю плато.
Он бросился вслед — тело как лед, нервы гудят набатным звоном. Остановить ее нечего и думать. Луну скрыло облако, лошадь не заметит опасности. Но не доезжая футов десяти до края, Элинор с пронзительным воплем бросила тело вбок, грохнулась наземь и, два раза перевернувшись, застыла в кустарнике в пяти шагах от обрыва. Лошадь с отчаянным ржанием исчезла из глаз. Он подбежал к Элинор и увидел, что глаза у нее открыты.
— Элинор! — крикнул он.
Она не ответила, но губы шевельнулись, и глаза вдруг наполнились слезами.
— Элинор, ты расшиблась?
— Кажется, нет, — сказала она едва слышно и заплакала. — Лошадь… насмерть?
— О господи, конечно.
— Ой, — простонала она, — я ведь тоже хотела… я думала…
Он бережно помог ей подняться, посадил на свою лошадь. Так они пустились домой — Эмори вел лошадь, а Элинор, склонившись на луку, горько рыдала.
