— Как же я мог узнать что-либо о горе вашей дочери, мадам? — спросил он мягко. — Вероятно, это случилось уже после нашей встречи в Сидотоне.
С минуту женщина колебалась. Потом сказала:
— Она любила одного молодого человека. Но все тогда было еще очень неопределенно, и теперь она со мной об этом не говорит.
— Молодежь вся одинакова, — негромко сказал Хоуард. — Мой сын был такой же. Этот молодой человек, вероятно, попал в плен к немцам?
— Нет, мсье. Он погиб.
Быстро вошла Николь с фибровым чемоданчиком в руках.
— Это мы положим в вашу коляску, мсье, — сказала она. — Ну, вот, я готова.
Больше некогда было разговаривать с мадам Ружерон, но Хоуард понимал — главное ясно; в, сущности, именно этого он и ожидал. Тяжелый удар для бедняжки, очень тяжелый; пожалуй, их путешествие, хоть и небезопасное, отчасти пойдет ей на пользу. Немного отвлечет мысли, а тем самым приглушит боль.
Пора было двинуться в путь, поднялась суета. Все гурьбой спустились по лестнице; многочисленные свертки с провизией, которые приготовила мадам Ружерон, уложили в коляску. Дети толпились вокруг и мешали.
— Мы пойдем туда, где танки, мистер Хоуард? — спросил Ронни по-английски. — Вы говорили, мне можно будет покататься с немцами.
— Это в другой раз, — по-французски сказал Хоуард. — Пока с нами мадемуазель Ружерон, старайся говорить по-французски, Ронни; не очень любезно разговаривать так, чтобы другие люди не могли понять.
— Правда, правда, мсье! — поддержала Роза. — Я сколько раз говорила Ронни, это невежливо — говорить по-английски.
— Очень неглупо, — тихо сказала дочери мадам Ружерон.
Девушка кивнула.
— Я не говорю по-английски, мсье, — вдруг сказал Пьер.
— Да, Пьер, ты очень вежливый мальчик, — сказал Хоуард.
— А Биллем тоже вежливый? — спросила Шейла, она говорила по-французски.
— Вы все вежливые, все tres bien eleves[78], — сказала Николь. — Ну, вот мы и готовы. — Она обернулась и поцеловала мать. — Не волнуйся, — ласково попросила она. — Через пять дней… ну, может быть, через неделю я опять буду дома. Ради меня, мама, не горюй.
Мать бросило в дрожь, казалось, она разом постарела.
— Prenez bien garde[79], — в ее голосе послышались слезы. — Эти немцы такие злые и жестокие.
— Успокойся, — мягко сказала Николь. — Ничего со мной не случится. — И повернулась к старику. — En route done, Monsieur[80] Хоуард. Пора.
Они двинулись по улице; Хоуард катил нагруженную коляску, а Николь присматривала за детьми. Она достала для старика довольно потрепанную черную шляпу, которая в сочетании с его серым костюмом и коричневыми туфлями придавала ему вид настоящего француза. Из-за детей шли медленно; девушка шагала рядом с ним, кутаясь в шаль. Вскоре она сказала:
