В отрочестве и в юности я часто был похож на обезьяну в зоопарке, которая постоянно рассматривает свое родимое место, свой любимый «посошок», склонившись над ним и вытягивая его, озабоченно выискивая там насекомых.
У меня же помимо чувственности страшной, было удивление: что за странный орган такой, который мучит постоянно и не дает покоя.
«Все вертится вокруг центра жизни, который находится здесь, между твоих ног, будь ты женщина или мужчина», – к таким банальным и даже вульгарным умозаключениям я пришел к тридцати годам. В сорок лет я понял, что существует «душевная» любовь. В пятьдесят я понял прекрасную отстраненность от большинства людей, ибо большинство стало младше меня: меня захватило то великое равнодушие, с которым отдельное и уже пожившее на своем веку дерево с высоты своего роста смотрит на окружающий лес и на людей под ним. К шестидесяти годам я стал понимать, как стираются прежние умозаключения о всеобщей любви и морали, они становятся, в лучшем случае, кастовыми, где общий клей – религиозные традиции, будь то христианство, иудаизм или мусульманство, а в худшем – приходится быть подобным хищной природе, то есть, если не хочешь быть съеденным кем-то, сам других ешь, в противном случае, окажешься в виде глупой рыбы на человеческом столе. Но тут я лучше помолчу, ибо мои нынешние морали, как я думаю, присущи касте брахманов и потому мне лучше иногда помолчать, а не краснобайствовать по поводу существования в мире Любви и Бога.
Что касается «хищной природы» (особенно в любимой мной России), то блеск окружающей природы, блеск озер, рек, деревьев, холмов, низин и впадин куда как прекраснее человеческою существования. В такой природе нет вульгарности, нет мусора, нет видимой злобы, все в законе, а если и появляется под воздействием человека медведь-шатун, то он погибает. А так красота необыкновенная и, кажется, человеку далеко до подобного совершенства. Но это только кажется, ибо там закон пищи главное, там стон стоит страшный, а на запустелые города сразу же набрасываются деревья и травы, наступают пустыни и пески. Не сознательно ли это все происходит?
Глядя на себя со стороны из того мира, который полон печали, я нахожу свое несовершенство. И мое желание прожить много лет, чтобы свершить то-то и то-то, кажется мне таким суетным, а несправедливость этого мира, который одним дает все просто так, а у других просто так отбирает все и даже иногда и саму жизнь, являет во мне желание бунта (ничтожное желание, думаю я).
