Но я отвлекся от своего повествования в несвойственные мне рассуждения и, чтобы быть последовательным, повторяю, что мой дед отправился с мешком за спиной по той самой древнерусской дороге, которая в свое время вела известного правдолюбца и ходока и которая называлась дорогой из Петербурга в Москву.
Слова и действия моего деда не укрылись от властей и, остановленный на своем пути, он был пойман и приведен в милицию, где был жестоко избит, после чего при ясной голове и полном сознании умер, высказав уже известные слова о России и чайных, чье существование друг без друга, по его мнению, невозможно.
Горе моей бабушки быстро привело ее к сердечной недостаточности, называемой еще инфарктом миокарда, и быстро свело ее в могилу.
Таков был печальный конец моих предков, о чем я, к моему стыду, недолго скорбел, ибо, занятый любовными утехами с женой майора Буюмбаева, я так и не мог тогда представить себе смерть.
Мой папа, гвардейский капитан, а потом полковник, на похороны деда ехать наотрез отказался.
– Воспитатели! – бросил он свое любимое слово, шагая взад и вперед по комнате и бросая на меня тот угрюмый взгляд, от которого мне становилось не по себе. – Я этого ему никогда не прощу!
И мой родитель высказал мысль, которая вызвала в нем такой прилив отчаяния и горя, что слезы сами собой навернулись у него на глазах.
– Нет, – сказал он, – теперь мне уж никогда не стать генералом.
На войне он одно время был снайпером, и я не раз слышал, как он рассказывал о нелегкой снайперской работе, работе охотника и стрелка, чья рука, не дрогнув, убивает врага.
«Тут надо глаз да глаз, – любил повторять он, сидя, по обыкновению, за кухонным столом и держа в руке вилку, на которой покоилась его любимая котлета. – Тут надо глаз да глаз… А то он того… Враг не дремлет…»
И рассказывал удивительную историю об одновременном выстреле двух снайперов, «вражеском и нашем», приведшем обоих в могилу.
…Будучи снайпером, мой папа любил целиться врагу прямо в глаз, за что, очевидно, и был не раз награжден, о чем говорили его многочисленные ордена и медали, которые он хранил в шкафу, откуда время от времени доставал, дабы, приложив к мундиру, вспомнить свою боевую молодость.
Я и сейчас вижу его расшагивающим взад и вперед перед зеркалом в полном облачении, с кортиком на боку, с солнечным блеском орденов и медалей на выставленной вперед груди.
При этом он отдавал приказы, которые я не раз впоследствии слышал, проходя перед праздником по Дворцовой площади, где тренировались воинские подразделения.
