Известий от родителей не поступало. В центре временного размещения телефонная связь была ограничена. Отец не сомневался, что ему позволят уведомить ее, перед тем как их наконец отправят обратно в Сенегал, однако правила в отношении депортации, казалось, менялись день ото дня. Зола убедила себя, что они еще здесь, в Америке, и что им обеспечены какие-никакие удобства. Почему верила в это, она и сама не знала. Что хуже: жить узниками в федеральном лагере или быть выброшенными на улицу в Дакаре? Ни в том, ни в другом случае ни малейшей надежды не просматривалось. Им никогда больше не позволят вернуться в обжитые края, в Ньюарк. Их черную работу, на которой они надрывались последние двадцать шесть лет, станут теперь выполнять другие приезжие без документов. И цикл будет бесконечен, потому что кто-то должен делать эту работу, а настоящие американцы заниматься ею не хотят.
Когда не тосковала по Горди и не бичевала себя, Зола тревожилась о своих родных, попавших в ужасающий переплет. А если ей удавалось кое-как отстраниться от этих двух трагедий, наваливалось сознание неопределенности собственного будущего. По мере того как тянулись холодные тусклые январские дни, Зола все глубже погружалась в безысходное и вполне объяснимое уныние.
После десяти дней, почти неразлучно проведенных с Марком и Тоддом, ей требовалось хоть какое-то уединение. Парни не ходили на занятия и были непреклонны в решении больше не возвращаться в Школу. Время от времени они посылали ей эсэмэски, чтобы проверить, как она, но, судя по всему, занимались более важными вещами.
Во вторник поздним утром Зола услышала какой-то шум из квартиры напротив и поняла, что Таннеры выносят коробки с вещами Горди. Она хотела было выйти поздороваться и выразить соболезнования, но передумала. Мистер Таннер и брат Горди целый час таскали коробки в арендованный фургон, припаркованный на улице у входа. Скорбный труд. Она прислушивалась к тому, как они ходили взад-вперед, через чуть-чуть приоткрытую дверь. Когда они удалились, Зола взяла запасной ключ и обошла квартиру Горди. Старая мебель, доставшаяся ему вместе с квартирой, оставалась на месте, и она, не зажигая света, села на диван и хорошенько выплакалась.
Дважды в самое ответственное время она засыпа́ла на этом диване и позволяла ему улизнуть в ночь. Ее вина была неоспорима.
В среду, одевшись для занятий, она была уже готова к выходу, когда позвонил отец. Они все по-прежнему находились в центре временного содержания, и никто ни слова не сказал им о предстоящей высылке. Ничто не изменилось со времени ее посещения. Отец старался придать голосу оптимизма, что заслуживало восхищения, учитывая обстоятельства. Зола пыталась как-то позаботиться о пристанище для родных в Сенегале, об их безопасности, о помощи, но пока не преуспела. После двадцати шести лет практически полного отсутствия контактов благополучное возвращение домой не представлялось возможным. А поскольку родители понятия не имели, когда их вышлют, трудно было договариваться о чем-либо. По отцовским сведениям, бо́льшая часть их семьи вот уже несколько лет как сбежала из страны. У тех, кто еще остался, были свои проблемы, и они не выказывали сочувствия.
