— Клуэ[51] рисовал вас? — спросил он наконец.
— Нет, синьор, он ведь придворный живописец.
— А разве вы не принадлежите ко двору, мадемуазель Буллейн?
— Нет, синьор, я всего лишь одна из фрейлин королевы Клод.
— A-а, вторая половина двора, чинная и благонравная, — произнес мастер и поднялся. — А я вращаюсь чаще в земном мире проектов короля, — продолжал он на своем напевном французском языке. — Я черчу план канала в Ромартене, рисую декорации для придворных карнавалов, веду свои записки. Помню я других королей, другие проекты и записные книжки… Ну, довольно говорить о причудах старика.
Мария увидела, что по саду идут теперь и другие люди, которые возвращаются с ристалища. Вот если бы сам Франциск подошел поздороваться со своим художником, и тогда…
— Когда-нибудь я нарисую вас, — сказал мастер. — Знаете, вы могли бы быть флорентийской красавицей — такая белокожая, светловолосая, голубоглазая. В глазах у вас отражаются самые сокровенные мысли — это сейчас не модно, зато так трогательно и так по-женски. Как у Джоконды. — Он улыбнулся, и его глаза снова подернулись дымкой. — Я вас не забуду. Мы еще увидимся, мадемуазель Буллейн.
Старый художник закрыл блокнот, прижал его рукой в коричневом шелковом рукаве и медленно поклонился Марии.
— Не забывайте о моем девизе, прекраснейшая дама. При дворе умение смотреть и видеть может в буквальном смысле спасти или погубить жизнь. Adieu[52].
Он повернулся и медленно пошел по травянистым террасам, она даже ответить ему не успела и уж потом спохватилась — как нелепо было махать рукой его удаляющейся спине.
Уметь видеть — да, это верно. Знать бы еще, как не встретиться с этим молокососом Рене де Броссом, удержать от насмешек Жанну, а Энни — от излишнего любопытства.
13 декабря 1518 года
Париж
Первые два дня пребывания в Париже послов короля Англии стали самым захватывающим событием в жизни Марии Буллен. Ее отца постоянно можно было встретить поблизости от Турнельского дворца, где поселились на время этого визита Франциск и Клод. Более того, бесконечные официальные церемонии и празднества вынудили забеременевшую вновь королеву Клод отказаться от обычного жесткого богоугодного распорядка, так что Мария получила возможность видеть чудесного Франциска совсем близко. А что самое замечательное, Мария попала в число двадцати фрейлин, составивших постоянную свиту королевы. Как шутливо заметил по этому поводу жизнерадостный Франциск, «миловидные demoiselles послужат превосходной декорацией такого великолепного fete
