Я слушала Зину с уважением, она была принципиальна и безжалостна к себе. Но дальнейший ее рассказ поверг меня в удивление.
— Я решила понести наказание и не оставить ни малейшего пятна на своей совести. Я вспомнила, что у нас для преподавателей математики читал лекцию профессор Н. (фамилию не помню). Как-то раз, когда он на доске доказывал теорему, погасло электричество. Ламп и свечей не было. Я расщепила линейку и зажгла лучину. Профессор закончил доказательство при лучине и сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселей, слава богу, до лучины докатились!» Это была явная насмешка над Сталиным, дискредитация его.
— И вы сообщили это следователю?
— Конечно!
— И не упрекали себя за его арест?
— Потом, когда у меня с профессором была очная ставка, стало как-то неприятно.
— Он признал свою вину?
— Сначала отрицал, а потом сказал, что совсем забыл этот случай, тогда не придал ему значения.
— Но вы испортили жизнь человеку за такую малость!
— В политике нет малостей. Сначала я тоже не поняла всей преступности его реплики, а потом осознала!
Я была потрясена. В наш разговор вмешалась умудренная опытом Александра Михайловна Рожкова (ведь она уже 3 года была в лагере):
— Ну, главное — навести тень на человека, а потом, наверное, у него нашлись еще грехи! Был бы человек, а статья найдется!
Мне не захотелось больше разговаривать с Зиной, но в моей решимости помогать следствию и быть полностью откровенной образовалась трещинка…
Следствие
Наглядевшись и наслушавшись, я несколько потеряла оптимизм, с которым готовилась доказать, что мой муж и я совершенно невиновны. Но все же я считала себя совсем другим человеком, чем мои соседи по камере, связанные с какими-то очень важными людьми, как-то втянутые в политическую борьбу.
Я — человек беспартийный, мой муж тоже, он занимается наукой. Может быть, и есть какой-то заговор, но почему я должна отвечать за него?
Я представляла себе следователя, умного и тонкого, как Порфирий из «Преступления и наказания», ставила себя на его место и была уверена, что он в два счета поймет, кто перед ним находится, и немедленно отпустит такого человека на волю.
Наконец меня вызвали.
Попала я к какому-то совсем захудалому следователю лет двадцати пяти. Кабинет был маленький, совсем не роскошный, наверное, днем здесь была канцелярия. В углу стояли две удочки, видно, мой следователь после ночной работы собирался ехать на рыбалку.
После первого допроса следователь записал: «Я признаюсь, что мой муж был троцкистом и у нас были троцкистские сборища».
