.
За длинным столом, по которому в тишине ходили альбомы с фотографиями, они оказались рядом.
— Ну, помянем! — поднял стопку незнакомый Инге усатый парень, бравурный и не по месту довольный. Люди не чокаясь выпили.
Катя уныло ковыряла в своей тарелке кутью.
— Не ешь, если не хочешь, — шепнула ей Инга и повернулась к Глебу. К нему она обратилась ещё тише:
— Глеб.
Он чуть заметно дёрнул плечом, но глаза не поднял. Продолжал размазывать мёд по блину. Мёд был жидкий и прозрачный — не золотистый, не душистый. Как пищевая плёнка.
— Я случайно услышала ваш разговор с Эммой Эдуардовной. Она сказала, что смерть Олега — это большая неожиданность. Ты ведь только из вежливости согласился? Чтобы не расстраивать её? Мне показалось, для тебя его самоубийство не стало сюрпризом. Верно? Может быть, я слишком прямо…
Глеб молчал. Он отложил ложку и начал медленно сворачивать блин конвертиком: сначала пополам, потом на четыре части. Инга подумала, что говорила слишком тихо, он не услышал. Но в этот момент Глеб заговорил:
— Ты права. Слишком прямо.
— Права в чём? — уцепилась Инга.
— Ты давно просматривала его страницу в соцсетях?
— Да, — неуверенно ответила Инга. Интерес к соцсетям с недавних пор стал у неё чисто профессиональным. Они с Олегом занимались раскруткой её блога, продвижением статей с расследованиями в топы. Путешествия, трапезы, домочадцы и питомцы её бывших и нынешних знакомых давно перестали её занимать.
— Посмотри там, — еле слышно сказал он, — у него были причины. Он просто не держал мать в курсе.
— В курсе чего?
Из-за стола встала Лиза. Глеб повернулся в её сторону, дав Инге понять, что больше не хочет говорить.
— У нас с Олегом очень большая разница в возрасте, — начала Лиза. Разговоры затихли, повисла тишина. Катя отложила ложку и посмотрела на Лизу. — Была большая разница в возрасте. Мы не особо дружили в детстве. Но он был для меня кумиром. Я видела его только на выходных. В эти дни всходило солнце. Олег был настоящим человеком. Такие не должны уходить. Мир без них складывается, как карточный домик.
Инга почувствовала, будто кто-то сильно бьет её — по затылку отбойным молотом. Она посмотрела на Катю, на Серёжу, попыталась сфокусировать взгляд и не плакать, не плакать, не плакать. Но не получалось. Два кадра — Штейн, закрывающий ноутбук у неё на кухне — живой, усталый, но без примет скорой беды, «до завтра», всё, как всегда, — и окоченелый, страшный не-Олег на верёвке под потолком на следующий день. Этот засохший, чужой язык, торчавший изо рта. Ей хотелось лечь, и чтобы кто-нибудь гладил её по голове, говорил: «Не было, этого всего не было, не случалось», — но голова, но этот молоток, но посеревшая Лиза — всё случилось, всё было. Ночью после его самоубийства на балконе сидела птица и долго протяжно стонала. Было душно, Инга не могла спать, все окна открыты, и этот звук с балкона, когда она всё-таки проваливалась в сон на краткие мгновения, ей казалось, нет, она даже была уверена, что это зовёт Олег.
