В километре от Беслана поезд остановился.
Вьюга не утихала. Будто белые псы с холодной взъерошенной шерстью сидят вдоль полотна, воют, задрав головы, и когтями скребут обшивку вагона.
Валенком Анна толкнула бойца, спавшего у ее ног.
— Вставай, — крикнула она ему. — Мы стоим.
Спина в шинели, засыпанная снегом, ворохнулась. Боец сказал мирным голосом:
— Не производи паники, дочурка. Постоим — поедем.
— Стреляют, слышишь?
— Пьяные осетины стреляют. Растревожили ихнюю горячую кровь, они, осетины, теперь вплоть до мирового пожара будут стрелять.
Снаряд ударил в тамбур, гром и визг осколков покрыл шум пурги, вагон сел на заднюю ось.
В темноте бойцы, держась друг за друга, вылезали из-под лавок, разбирали винтовки. Анна, держа ребенка, прижалась к стене. Возле нее опустился на пол длинный широкоплечий боец, сказал безнадежно и просто: «Смерть моя». Он не удержался на полу, вставшем горой, сполз, локтями и головой лег на скамью.
Вагон опустел.
Стрельба погасла.
— Возьми ребенка, — сказала Анна братишке, — беги на станцию. Я поведу этого товарища.
Ваня взял на руки ребенка. Она следила, как он осторожно пополз к двери… милый, храбрый брат!
Тогда она стала поднимать с пола раненого бойца. Его большие стиснутые зубы блеснули ей в глаза. Он был так высок, что не мог обнять ее за шею. Она схватила его повыше бедер, и они выбрались из вагона.
Пурга еще выла, но в ней не было прежней ярости. На платформе кучкой стояли казаки, курили, пряча папиросы в горстку; горстки светились, как фонарики. Анне уже не под силу было поддерживать тяжелого бойца, и он упал в снег: умирать. Она наклонилась к нему.
Челюсть у бойца отвалилась.
Анна пошла на платформу. Офицер в нагольном тулупе, в башлыке с серебряным кантом стоял на ее пути, расставив ноги, как Гулливер. У него были такие же ожестеневшие глаза, как у того бойца, что умер.
— Не видали здесь мальчика с ребенком? Сейчас прошел, — спросила Анна.
— Ты кто такая?
— Пассажирка. А вы кто такой?
— Я сейчас занял Беслан.
Он взял в руки ее косу, ветром прижатую к спине, потер в пальцах, сказал: «Густая у тебя коса, девочка!»
Она пошла на станцию, вошла в дежурку.
В печке гудел малиновый огонь.
Два телеграфиста с зелеными от испуга лицами смотрели в окно через дырочки, проверченные в морозном насте.
На столе аппараты трещали так бешено, что, казалось, они подпрыгивают.
— Товарищи. — проговорила Анна, — это вызывает Владикавказ. Сообщите, что наш поезд разбит.
Телеграфисты обернулись, вздрогнув спинами. У обоих были выпуклые глаза жаб.
