Михаил Гаврилович и его жена Софья Александровна были людьми образованными, знали какой-то иностранный язык, видимо, французский, и между собой частенько «лопотали не по-нашему», как говорили деревенские жители. Жили они прямо при школе, хозяйства никакого не держали, кроме пчел, всем необходимым их обеспечивал колхоз. Софья Александровна ученикам преподавала пение, а вечерами играла на пианино и иногда пела. Ее чистый и красивый голос часто дополнялся трелями соловьев, которые каждый год летом жили в их саду. Первое время, когда эта учительская пара поселилась в деревне, по поводу образа их жизни у односельчан было много пересудов. Но потом все жители деревни от мала до велика к ним привыкли, полюбили их, и всякие разговоры на тему об их жизни кончились сами собой.
Именно Михаил Гаврилович посоветовал Кузнецову попробовать поступить после демобилизации в Западно-Сибирскую юридическую школу. «И срок обучения, — сказал он, — небольшой, всего два года, и будущая работа будет тебе по душе. Ведь я не забыл, как ты подростком выступал на колхозном собрании в отношении пасечника Мышканова, которого ревизионная комиссия обвиняла в каких-то неблаговидных делах».
Действительно, такой случай был. И попало же тогда Кузнецову от его матери и тети Степаниды. Мол, что наделал, глупый парнишка, теперь зимой и лошади нам не дадут, чтобы привезти сена или дров, и солому на подстилку скоту дать откажутся. Ведь Мышканов был членом правления колхоза и самым зажиточным в деревне хозяином. Но все обошлось и давно всеми забылось, даже теткой. А вот школьный учитель помнил, хотя прошло с тех пор лет пять или шесть.
Счастливый случай помог Кузнецову уже через два месяца после возвращения из отпуска снова оказаться в Советском Союзе. Про такие случаи в народе говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло.
Поездка в отпуск оказалась для Кузнецова тяжелой. Пришлось добираться до дома и обратно до Будапешта и в товарном вагоне, и на подножке пассажирского поезда, и в вагоне с выбитыми стеклами. Казалось, что после окончания войны весь народ и у нас, и за границей двинулся переезжать с места на место. Кузнецова дорогой просквозило. Он возвратился в часть с высокой температурой и сразу же был помещен в госпиталь. Пока он лечился от воспаления легких в госпитале, воинская часть, в которой он служил, из Венгрии передислоцировалась в Австрию. После выздоровления Кузнецова снова отправили в отпуск, по окончании которого он должен был явиться в тот военкомат, который призывал его на военною службу. Военкомат Таежного оставил Кузнецова служить в своем городе, направив его в этапно-заградительную комендатуру. Так Кузнецов почти на полтора года оказался в обстановке, далекой от мирной и спокойной службы. Через станцию Таежная в те времена проходило по 10–15 эшелонов в сутки с военнослужащими или демобилизованными из армии. Особое беспокойство доставляли солдаты первого года службы, которых везли на Курильские острова. Это были дети войны, причем часть из них во время войны находилась на оккупированной немцами территории. Некоторые из них сколачивались в настоящие банды, вооруженные трофейным оружием, громили на остановках вагоны-ледники, вагоны с водкой, затаскивали в теплушки женщин, девушек, насиловали их, нападали на милицию. Поэтому рота, которая несла службу в военной комендатуре, частенько, особенно во второй половине 1945 года, поднималась в ружье. Да и у солдат, служивших в самой комендатуре, с дисциплиной было далеко не все в порядке. Поэтому направление для продолжения службы в комендатуру фронтовика-десантника для военкомата было очень кстати.
