— Великим музыкантом, как видите, я не стал, но кое-чему выучился. В консерватории меня даже хвалили и прочили неплохое будущее. Но в Лондоне я не остался, тянуло домой, на родину. И вот я здесь. А что получил? Устроиться работать по специальности негде — филармонического оркестра нет в стране, а в джаз-бандах играть не хочу: это значило бы не уважать самого себя…
Долго без дела он быть не мог и, научившись водить машину, сел в одно из отцовских такси. То самое, за которое до сих пор не выплачен кредит. Каждый день Рич за рулем — с утра и до позднего вечера, пока не уснет беспокойный Бриджтаун, пока не угомонятся туристы.
— Но раз в году на несколько дней я бросаю свое такси— накануне и в рождественские вечера все-таки находится в каком-нибудь отеле местечко для меня и для моей музыки, — говорит он. — Честно признаться, дело даже не в заработке— он грошовый. И не в аплодисментах — я знаю им цену. Просто удается поиграть для души. Да, я играю больше для себя, чем для них. Подвыпившим туристам все равно, что слушать.
Оркестр, сменивший на эстраде моего собеседника, опять ушел отдыхать. И тут же Рич поднялся с места и направился к пианино. Снова придвинул стул, и снова руки его взлетели над клавиатурой. Звучал Чайковский. Официанты разносили пунш.
Рич Силвер этого не видел — он играл. Для себя. Не для тех, кто платит и заказывает музыку.
По чужому пути
«Мы начинаем забывать о прошлом и думаем о будущем», — говорил мне, как вы помните, барбадосский министр.
Будущее Барбадоса. Каким оно видится тем, кто стоит у руля государства? Какой курс они ему прокладывают, как ведут? Ответить на главный вопрос непросто хотя бы уж потому, что экономическое развитие страны моделируется по капиталистическим образцам. Молодое государство, формально вырвавшись из колониальной петли, осталось по-прежнему крепко привязанным к иностранному, прежде всего к английскому, капиталу. Правда, в последние годы его активно вытесняют американские монополии, чувствующие себя на Барбадосе весьма уютно, но от этого не становится лучше.
Конечно, всему есть объективное объяснение — колониализм действительно оставил независимому Барбадосу тяжелое наследие. И в первую очередь — монокультурное сельское хозяйство, сведенное к выращиванию одного сахарного тростника. О том, что в стране не было собственной промышленности, очевидно, и говорить нет надобности. Именно поэтому ввозится буквально все, что требуется для существования людей. Причем не только станки, машины и оборудование, но и предметы обихода и даже питания. В результате затраты на импорт в два-три раза превышают поступления от экспорта, а это значит, что у страны нет средств на создание новых предприятий, на решение других неотложных задач.
