Уже много лет не полоскало подворий кузоменцев, а вот к старому дому Кокориных вода подходит каждую весну. Словно напоминает о небывалом половодье, что на всю жизнь осталось в глазах у Доры.
Много лет минуло, а будто вчера была та весна, когда не только Двина разбушевалась необычно, но и вся-то жизнь деревенская встала на дыбы.
Дора тогда сразу повзрослела, бросила школу и пошла с матерью в коровницы. Коровы еще стояли в кулацких хлевах (колхоз только народился). Мать с дочерью и доили, и корма возили, и навоз убирали, — все сами-двое. А выгон зазеленеет — так и пасут поочередно.
Да, рада бы забыть ту весну Дора, только сил таких нет у нее. Помнится толпа на берегу Шеньги. Народ все больше с верхнего конца Кузоменья — с Солдатских Увалов. Там надежно, высоко, там не тронет. А на нижнем конце кое у кого и на печи вода: избы погрузились по самые крыши. Если меж них лед понесет — того гляди своротит. Мужики ведут неторопливые разговоры: «Вода-то валом валит!» — «У Кокориных овин унесло…» — «Низина у их — не дай бог…»
Доркин отец, Митрофан Кокорин, прибежал из деревни, еще на ходу сердито закричал: «Чего рты-то пооткрывали?!» — «А что нам — лед от берегов толкать?» — смеются мужики. — «Смех вам… Гляньте, что Кривое-то делает!».
Шум поутих. В Кривое озеро и в самую большую воду Шеньга никогда не заглядывала. А тут речной лед уже через озеро пошел, вот-вот от деревни отрежет.
Мужики ахнули. Дорка тоже ойкнула, хотела было мимо отца — да и к дому. «Постой! — остановил тот. — Куда тя понесло, безголовую? Ух, и непоседа! Где бы матери помочь…»
Дорка знает: папаня не сердитый, поворчит разве. Он усадил ее в лодку, поехал прямо серединой деревни, а сам с тревогой вокруг поглядывает.
У Дорки глаза блестят: очень все интересно! Дома в воде, а меж ними лодки, всюду крик, рев коровий, ребятишки плачут…
Вот их целый карбас везут к Солдатским Увалам. Из-за бортов головы торчат, как грибы из кузова.
А вот мужик растерялся, видать. Сам верхом на коне, в телеге один баран. Мужик кружится без толку у себя на подворье, вода уж в трубицы заглядывает, баран орет.
А у соседей, у Подъячевых, вся семья сидит на крыше: ждет помощи. Свою-то лодку у них сорвало льдиной, унесло. Ничего: с Увалов дядька Валей выгребает к ним на карбасе — вывезет.
Дорка глядит на отца — как он: не боится ли? Нет вроде. Гребет себе, рукава домотканной рубахи закатаны до локтей. Шапки на голове нет, темные волосы ветер треплет; в усах, в бороде сено, лицо в поту. Лодка идет кормой вперед: так-то отцу лучше все видно.
