Валей стар годами, а в волосах — ни сединки. Грудь у него кругла, плечи просторны, руки — и под фуфайкой заметно — в буграх мускулов. Валей столяр. Из-под его рук и сейчас еще такая мебель выходит — от заказчиков отбою нет.
Был в Кузоменье колхоз — Валей в колхозной мастерской работал: рамы, двери мастерил для скотных дворов. А в страдное время — на полях. Стало Кузоменье совхозным — пенсия Валею от государства, жить можно. Теперь он в мастерскую не заглядывает — кому что надо, на дому у себя сработает. Но нельзя Валею не строгать, не долбить стамеской дерево — так он сжился с ним за долгую жизнь.
Страшное горе у Валея: Агаша померла. Жила рядом, каждый день приди, погляди на нее, поговори… И нету. И не будет.
Валей даже гроб для нее не стал делать. Не может. Как своими руками делать гроб дорогому человеку? Маринка Власова приехала, просила: «Сделай» — и той отказал.
Недаром поехал сегодня Валей в разливы за Шеньгу. Хотя и говорил себе: «Надо мережи у Олешника кинуть, щука теперь икру мечет, о кусты трется», — а твердо знал другое: уехать надо, иначе запьет.
Нечасто запивал Валей, но бывало. Причина всегда одна. И теперь причина та же: покойная Егоровна. Стыдно будет Валею пьяные слезы лить на похоронах. Зароют, тогда уж…
Мережи так и лежат в карбаске. Костер на угорышке пылает, но ни ухи над ним, ни чайника. Так просто, для тепла. Валей глядит на бескрайность воды, на Кузоменье за нею.
Льдины плывут по стрежню. Пронесет мимо — и нет их. Так же вот протекли его годы: будто и видел, и будто бы мимо Валея. А он зачем-то еще живет. Его последняя льдина еще не вышла в открытое море, откуда ей уже не возвратиться. Зачем так: один долго живет, другой вовсе мало? Отец Валея, печорский ненец Хатанзей, совсем мало жил. Отец женился на русской здесь, в Кузоменье. В зятья, в дом пошел. Только к деревянным стенам не смог привыкнуть. Смешил деревню: на заднем дворе у Хатанзея до самой его смерти чум стоял.
Тосковал отец по тундре, потому и помер рано.
Когда Валей Хатанзеев вернулся с гражданской войны, вскоре и мать умерла. Один остался, так в бобыльстве и прошла вся жизнь.
Старик тяжело вздохнул, еще раз оглядел разлив реки. Лед уже пронесло, только одна льдина в одиночестве медленно плыла в стороне от фарватера. Солнце играло в ее стрельчатых кромках, высветливало их: льдина казалась звездой на серо-голубой воде.
«Красиво, а обман, — подумал Валей. — Солнце поиграет с ней маленько, потом растопит — и всего дела-то… Было и не было».
