Она слышит, как за дверью, в комнате, которая когда-то была ее спальней, потом ее и Ифы, потом только Ифы, разговаривают брат и сестра. Больше десяти, спрашивает Майкл Фрэнсис, больше двадцати, потом слышно, как смеется Ифа, и ей хочется сказать: как ты можешь смеяться в такое время? И еще: чего больше двадцати, объясните, что смешного.
Моника опять чувствует, что вот-вот расплачется. Она откидывает голову назад, чтобы удержать слезы, и получается, что видит потолочный светильник. Перевернутая стеклянная миска со спиральным узором. Мать говорила, что венецианская, но Монике в это не верится. Она из тех времен, когда мать была неравнодушна к магазинам старья на Холлоуэй-роуд. Одно из самых долгих помешательств Гретты. Каждую неделю что-нибудь притаскивала: картину, целиком сделанную из ракушек, пепельницу в форме острова Мэн, стойку для зонтиков из слоновьей ноги. Роскошь, говорила она про свои покупки, за смешные деньги. Как, должно быть, владельцы магазинов потирали руки, когда видели, что она идет. Мать верила всему, что они ей рассказывали, ее захватывала потребность купить, она считала, что может преобразить свою жизнь, свой дом, приобретя что-то еще, всего одну вещичку.
Так, на сегодня с нее хватит, решает Моника. День был жуткий, худший день в жизни, все, что сегодня случилось, кружится и вращается у нее внутри, как еда, которую она не может переварить: похороны кота, поездка сюда, сперва автобус, потом поезд, где нечем было дышать, потом Джо, вот его только не хватало, да еще с младенцем, и звонок в Глостершир, и обыск отцовского стола, а теперь еще Ифа говорит: «Это не я, я ему не говорила». Она хочет, чтобы все это кончилось. Хочет, чтобы этого вовсе не было. Хочет выйти из этого дома и больше не возвращаться.
– Не может же быть, чтобы больше тридцати, – говорит Майкл Фрэнсис за дверью, – ты надо мной смеешься. – Ифа по-прежнему хохочет и отвечает:
– Я не буду это обсуждать.
Моника шагает к двери и рывком ее распахивает. Смех и разговор обрываются, их поглощает тишина, она знала, что так будет. Это, думает она, глядя на брата и сестру, обратная сторона того, что ты – любимица. В тебе видят одного из них, лазутчицу из родительского лагеря; когда они вместе, тебя терпят, но никогда не принимают.
Как с этим быть? Моника, стоя на пороге, прикидывает, какие у нее варианты. Майкл Фрэнсис сел, зачесывает пальцами волосы назад, вид у него пристыженный. Он знает, что нельзя было в такой день болтать и смеяться. Ифа, однако, бросает на Монику злобный взгляд, достает сигарету из пачки, лежащей рядом, и кладет на колени книгу. Книгу, украденную в библиотеке, понимает Моника.
