Молоденькая цыганка прижимала к полной груди руки с тонкими пальцами и слегка раскачивалась, закрыв глаза и поводя плечами. Её движения завораживали сильнее, чем совершенная красота точёного лица и густые волны смоляных волос, вьющихся крупными блестящими кольцами.
Обер-прокурор ловил не то что каждый звук, а каждый вздох девушки. Ему казалось, он понимает все до единого незнакомые слова, излившиеся в печальной песне. Цыганка молилась и жаловалась, проклинала и признавалась в любви, а потом снова горевала и молилась, и снова, и снова — без конца…
Пронзительная мелодия оборвалась внезапно. Певица очередной раз вознеслась голосом в самую высь, тихо вздохнула — и запрокинула голову, словно провожая взглядом отлетевшую с последним звуком душу. Звякнув золотыми браслетами, руки её бессильно упали вниз, в складки цветастой юбки; вздрогнули мониста на груди… Всё стихло. Ни звука — словно зала обезлюдела.
Резанов боялся пошевелиться. Ледяные мурашки кололи между лопаток, по лицу текли слёзы. Не сразу он услышал в наступившей тишине треск свечей и собственное дыхание.
— Кто… это? — пересохшими губами прошептал Николай Петрович, силой сбросив оцепенение.
— Пашенька, — ответил довольный Нарышкин.
— Чёрт его знает что такое! — рычал Фёдор Иванович Толстой, вышагивая по комнате. Чертыхался он с того момента, когда они с кузеном узнали свою дальнейшую судьбу.
— Это мне впору чёрта поминать, — кисло бурчал Фёдор Петрович, — тебе-то что? Другой бы на твоём месте прыгал от радости…
Князь Львов обещал графу Толстому покровительство — и сдержал слово. Отблагодарил за спасение от разбойников и просто сделал доброе дело симпатичному молодому человеку.
Фёдора Ивановича наверняка ожидало производство в мичманы и служба на одном из военных кораблей, ошвартованных в гавани Кронштадта. Но Сергей Лаврентьевич знал, к кому обратиться. Угодить легендарному генералу желающих нашлось немало…
…а потому выпускник Морского кадетского корпуса Фёдор Иванович Толстой, которого за страсть к путешествиям однокашники прозвали Американцем, противу всех ожиданий оказался поручиком лейб-гвардии Преображенского полка.
— Чёрт знает что! — уже в который раз рявкнул он и пинком отбросил попавшийся на пути стул. — Сухопутной крысой меня сделали!
— Гвардейцем, а не крысой, — поправил кузен. — Я бы князю в ноги кланялся, если бы мне такое назначение вышло.
Ещё бы! При мысли о морской качке Фёдора Петровича мутило даже на суше. Раньше, читая о приключениях Робинзона, он думал о предстоящей карьере отстранённо. Примерял её, скорее, к выдуманному моряку из Порка, но никак не к себе. Выпуск и назначение на корабль маячили где-то вдалеке, в неопределённом будущем…
