– Думаете, мне самому уместно рассказывать об этом? – Джеймс мрачно улыбнулся.
– Здесь ваши друзья, – заметил викарий.
А полковник Клибборн добавил, с восхищением глядя на жену:
– Ты не можешь отказать даме!
– Я старая женщина, – скорбно вздохнула миссис Клибборн. – И не жду, что он сделает это для меня.
Миссис Клибборн принадлежало лишь одно разумное изречение: она говорила, что старость начинается в тридцать лет, но, впрочем, не относилась к этому серьезно. Должно быть, она повторяла сотням молодых офицеров, что годится им в матери, и печально смотрела в потолок, когда они сжимали ее руку.
– Ничего удивительного я не сделал, – наконец сказал Джеймс, – да и пользы это не принесло.
– Любое доброе деяние приносит пользу, – назидательно вставил викарий.
Джеймс посмотрел на него и продолжил:
– Я лишь попытался спасти жизнь младшему офицеру, который только-только приехал в полк… но мне не удалось.
– Вы не передадите мне соль? – попросила миссис Клибборн.
– Мама! – воскликнула Мэри и посмотрела на миссис Клибборн с легким раздражением, ей не свойственным.
– Продолжай, Джейми, мой мальчик, – приободрила сына миссис Парсонс.
И Джейми, заметив, какую гордость выразило осунувшееся лицо отца, продолжил, обращаясь только к нему одному. Другие не понимали, какую боль доставляют их восхищенные восклицания, а отец трогательно сочувствовал ему.
– Этот Ларчер, восемнадцатилетний юноша со светлыми волосами и синими глазами, выглядел совсем мальчиком. Его родители живут где-то неподалеку, около Эшфорда.
– Ты говоришь, Ларчер? – переспросила миссис Клибборн. – Никогда не слышала этой фамилии. Они не из нашего графства.
– Продолжай, Джейми. – В голосе Мэри слышалось нетерпение.
– Он пробыл с нами три или четыре недели, но я довольно много от него узнал. Странно, конечно, но он очень привязался ко мне. Отличный парнишка, умный, увлеченный, искренний. Я не раз говорил ему, что его место в школе, а не на войне.
Миссис Клибборн глупо улыбалась, и лицо ее выражало девическую невинность.
– Мы знали, что через день или два произойдет сражение. Вечером перед битвой мы разговорились с молодым Ларчером. «Как ты себя чувствуешь?» – спросил я. Он ответил не так быстро, как обычно. «Знаешь, я ужасно боюсь, что струшу». «В этом нет ничего страшного, – рассмеялся я. – В первом бою почти все трусят. Вначале приходится изо всех сил сдерживаться, чтобы не убежать, но потом все встает на свои места, и это кажется тебе чем-то вроде охоты». «Я предчувствую, что меня убьют», – признался он. «Глупости, – возразил я. – Когда мы впервые попадаем под огонь, всех охватывает такое предчувствие. Если бы погибали все, у кого такое предчувствие, наша армия давно бы отправилась на небеса».
