. Макиавелли позднее посвятил
«Искусство войны» развитию своих соображений о войне, полностью посвященных армии граждан, подкрепив все примерами из античности.
Макиавелли верил, что наемники являются причиной итальянской политической слабости; и как секретарь Республики он сам пытался создать армию из местных крестьян для защиты Флоренции. Конечно, фактически наемники были предпосылкой новых королевских армий по ту сторону Альп, в то время как коммунальное ополчение было с легкостью разбито регулярными войсками [227]. Причина его военной ошибки, однако, была следствием его политических убеждений. Макиавелли спутал европейское наемничество с итальянской кондотьерской системой: разница была в том, что кондотьеры в Италии владели своими войсками, продавая их и перекидывая их с одной стороны на другую в локальных войнах, в то время как королевские правители, по ту сторону Альп, формировали и заключали контракты с наемными войсками под своим непосредственным контролем, создавая предшественника постоянных, профессиональных армий. Именно сочетание макиавеллевской концепции государства как собственности Государя и его согласие на авантюристов-правителей ввело его в заблуждение в размышлениях о непостоянных кондотьерах, которые были типичны для наемнических войн в Европе. Он не сумел увидеть силу династической власти, происходившей из феодальной аристократии, которая делала домашние наемные войска достаточными не только для защиты, но и для превосходства любой другой существовавшей в то время военной системы. Логическая несовместимость гражданской милиции под властью узурпаторов-тиранов, как формулы освобождения Италии, была безнадежным признаком исторической невозможности полуостровной синьории. Помимо этого, там оставались только банальные рецепты обмана и свирепости, которые получили наименование макиавеллизма [228]. Эти советы флорентийского секретаря были просто теорией политической слабости; их техницизм был слепым эмпиризмом, неспособным обнаружить глубокие социальные причины событий, которые он сам отмечал, ограничиваясь тщетной поверхностной манипуляцией ими, мефистофельской и утопической.
Работа Макиавелли, таким образом, существенно отражала в своей внутренней структуре окончательный тупик итальянских городов-государств накануне их поглощения. Она оставалась лучшим проводником к их неотвратимому концу. В Пруссии и России, как мы увидим дальше, сверхабсолютизм возник над пустотой городов. В Италии и в Германии, к западу от Эльбы, концентрация городов породила особый вид «микроабсолютизма» — значительное увеличение мелких княжеств, которые кристаллизовали разделение страны. Эти миниатюрные государства были не в том положении, чтобы противостоять соседним феодальным монархиям, и вскоре полуостров был насильственно приведен к европейским нормам иностранными завоевателями. Франция и Испания взяли проблему под свой контроль в первые десятилетия их политической интеграции в конце XV столетия. Неспособная создать национальный абсолютизм изнутри, Италия была вынуждена получить навязанный ей извне иностранный вариант. За полстолетия между походом Карла VIII в Неаполь в 1494 г. и поражением Генриха II при Сент-Квен-тине в 1557 г, Валуа были остановлены Габсбургами, и приз достался Испании. Впредь Испания, закрепившаяся в Сицилии, Неаполе и Милане, управляла полуостровом и приручила папство под знаменем Контрреформации. Как ни парадоксально, именно экономический успех Северной Италии впоследствии обрек ее на длинный цикл политической отсталости. Конечным результатом, как только Габсбургская Империя была объединена, был значительный экономический регресс: перемещение в село городских патрициев, которые в процессе упадка бросали финансовую и производственную деятельность и инвестировали в земельные владения. Отсюда та «сотня городов тишины», к которой снова и снова обращался Грамши
