— Ты не очень рада мне? — сдержанно спросил я. Она немного помолчала, потом ответила:
— Давай сядем и поговорим. Мне нужно кое-что сказать тебе.
Мы сели на диван, и я достал сигареты. Теперь я мог как следует разглядеть ее. Она была одета в черное платье, единственным украшением которого служила нитка жемчуга. На ногах у нее были черные туфли на высоких каблуках. Я подумал, что о ее лодыжках можно написать целую поэму.
— В чем дело, Лана? Это просто реакция на нашу последнюю встречу или что-то более серьезное?
— Сама не знаю, — ответила она. — Во всяком случае наша встреча во Франции была внезапной и короткой. Думаю, что ей не нужно придавать большого значения.
Я подумал: это отставка. А вслух сказал:
— Тогда она значила многое… — Лана кивнула.
— Мне тоже так казалось. Но тогда я не знала тебя и не слышала…
Я ухватился за эту реплику:
— Не слышала о Долорес Рутнел. Верно?
— Да, — кивнула она и, посмотрев на меня, добавила: — По-моему, я тогда находилась под впечатлением твоих военных подвигов. Я столько слышала о них. А потом…
— Давай называть вещи своими именами, — предложил я. — Наша встреча, какой бы она короткой ни была, и та ночь в Париже, и наши обещания — все это потеряло свою ценность после того, как ты услышала какой-то вздор обо мне и этой дурочке Долорес…
— Какой-то вздор! — возмутилась она. — А история с той графиней тоже была вздором? А с блондинкой в Нюрнберге? Забыла ее имя… А с итальянкой, сопровождавшей тебя во время последнего задания?
— Чепуха, — сказал я. — Ты прекрасно знаешь, что все это было до встречи с тобой.
— Все, кроме Долорес, — отрезала она.
В ярости Лана выглядела изумительно. Ее глаза горели, губы дрожали. Я сказал себе: «Ники, ты пропал. Раз в жизни ты влюбился в женщину по-настоящему, а она считает тебя обманщиком. Возможно, так оно и есть, но тебе нужно драться и во что бы то ни стало опровергнуть ее мнение».
— Все, кроме Долорес, — повторила Лана. — Но о ней я узнала уже после нашей встречи, когда ты сказал все, чему я имела глупость поверить.
— Ты поверила тому, что я сказал тебе, потому что это была правда.
— Чепуха! — воскликнула Лана, передразнив меня. Это вышло у нее прелестно, но она была вне себя от ярости.
— Зачем тебе понадобилось испытывать свое искусство на мне? — спросила она. — Зачем? Я всегда считала себя женщиной, для которой в мире будет существовать только один мужчина, и я имела глупость поверить, что им будешь ты.
Она отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы. Когда она снова взглянула на меня, глаза ее были сухими.
