– У Люси что-то случилось? – спросила она.
– Давайте не будем это обсуждать, скажу только, что я действую в ее интересах. Расскажите мне все, что вы о ней помните.
– Ну, появилась она у нас после зимних каникул. В дневнике – сплошь пятерки, а взгляд – как у затравленного зверька. Я ее расспрашивать начала, а она заикается. Ее мать… Имени не помню…
– Ольга Николаевна, – вставила я, и она, кивнув, продолжила:
– Так вот, она сказала, что это у девочки от перенесенной психологической травмы, но с ней работают логопед и психолог, так что речь выправится. Главное, что Люсе нужно только полгода у нас проучиться, а потом она в физико-математический лицей перейдет. Но школа-то у нас совсем не образцово-показательная, ребята в массе своей из рабочих семей, нравы самые простые, если не сказать грубые. Посмотрела я на Люсю и ее мать, а они одеты очень хорошо и дорого, у нас в школе никто так даже в старших классах не одевается. Про одежду я говорить не стала, а предупредила Ольгу Николаевну, что Люсе с ее пусть и временным дефектом речи у нас трудно будет. А еще поинтересовалась, почему девочка не могла доучиться в 65-й школе. А она мне ответила, что развелась с мужем, и сейчас они снимают квартиру практически напротив нашей школы, а водить ее в старую у нее нет возможности. Что же касается того, что у Люси сложности будут, так пусть к ним с детства привыкает, потому что жизнь – не клубника со сливками, мало ли что ее еще впереди ждет. Удивилась я такой постановке вопроса, но спорить не стала – поняла, что бесполезно.
– А сложности у Люси действительно были?
– Да, и много. Я, конечно, с другими учителями поговорила, объяснила, что Люсю лучше письменно опрашивать, чтобы у доски не мучить. Прислушались они ко мне, но ведь нельзя же ни разу ее не вызвать? А Люся, когда волновалась, еще больше заикаться начинала.
– Дразнили? – понятливо покивала я.
– Еще как! Я же говорила, что нравы у нас здесь самые незатейливые. А девчонки особенно изощрялись – им же завидно, у них-то таких вещей нет. Вот они ей то колготки порвут, то на кофточку или брюки чем-нибудь плеснут. А она не плакала никогда, только губы сожмет крепко-крепко, чтобы не было видно, как они дрожат, и молчит.
– Но вы матери-то ее об этом говорили?
– А вы как думаете? Конечно! Звонила я ей, и не раз! А она мне отвечала, что это временные трудности, которые Люсе нужно преодолеть, пусть закаляется.
– И бедный ребенок прожил в этом аду полгода? – в ужасе воскликнула я.
