Слуги, работавшие здесь, были прекрасно вышколены, они могли определить вес огня, всегда целовали хлеб, если он падал на землю, и неукоснительно придерживались двух правил: не поднимать ни одну вещь на высокий ветер и ни единым звуком не нарушать тишину и покой в доме. Работать немо и тихо, как колокол под водой. Так они и трудились, всю свою жизнь поддерживая в печах дворца огонь, как темноту в карманах, ни разу не побывав в залах, которые они обогревают, не увидев печей, которые они топят, и людей, о чьем удобстве они заботятся. Коридоры были темными и глухими, освещались они только отблесками огня, а сияющие светом комнаты были наполнены смехом и звоном посуды и бокалов. Правда, иногда, поздно вечером, можно было услышать, как в роскошных покоях кто-то скулит в постели с четырьмя колокольчиками по четырем углам покрывала.
Хотя наказание за несоблюдение тишины было суровым – потеря куска хлеба и изгнание, – один из слуг все-таки решился шепнуть несколько слов сквозь огонь и стену. Этого оказалось достаточно для того, чтобы погубить его жизнь и оставить в истории его имя.
Слугу, который нарушил закон молчания, звали Павле Грубач. Говорили, что он не мог видеть то, что находится справа от него. Стоило ему посмотреть направо, как зрение, обычно прекрасное, начинало отказывать. Влево он, напротив, мог смотреть без помех и видел далеко, а в этом направлении, как известно, можно разглядеть собственную смерть, если привыкнуть к темноте, которая даже днем разрастается у каждого человека между глазами, отделяя левый взгляд от правого. Однако, когда он бросал взгляд назад, все было наоборот. Через левое плечо он не видел за своей спиной ничего, а через правое видел все до недосягаемых далей, до туманной старины, и Грубач утверждал, что его воспоминания стали старше его самого, что они постоянно погружаются все глубже в прошлое и он не имеет над ними власти и не может остановить их. Иногда утром он, как из старого колодца, извлекал изо рта мелкую медную монетку, отчеканенную в Царьграде в 1105 году, и выбрасывал ее, потому что такие деньги уже давно не имели хождения.
Чтобы прокормиться и иметь возможность по воскресеньям налить вина в выеденную до корки горбушку хлеба, он торговал огнем и ношеными шапками. Зимой, на заре, покончив со своими обязанностями во дворце, он с решетом, полным тлеющих углей, шел от дома к дому и, захватывая порцию лопаточкой, как каштаны, выкрикивал: «Лопатка огня за один грош!»
