Последнее, что поразило Янку, когда они покидали чудесную мастерскую, это кисти и карандаши, проткнувшие насквозь оконные стёкла, растущие из стен гигантские гипсовые уши. В углу, пронзённый золотой стрелой, потягивался «Умирающий раб» Микеланджело.
— Как это они стёкла насквозь проткнули?
— Ну, ты село! Берётся карандашик, ровненько распиливается. Одна часть садится на суперклей с одной стороны стекла, а вторая с другой. А мы в Остоженке вообще обломки лезвия к щеке или к виску приклеим, ещё кровь гримом подрисуем…
— В Остоженке?
— Училище хореографическое при Академическом театре.
— Бросил?
— Оттуда сами не уходят. Перед самым выпуском отчислили.
— Как? За что?
— Известно за что, за профнепригодность.
— За профнепригодность перед самым выпуском? Это как?!
— А вот ТАК!.. Два ребра сломали и… ногу.
— Кто?! — Янку передёрнуло.
Весь остаток дороги до остановки они шли молча. Основная часть родного курса томилась в ожидании транспорта. В давке переполненного автобуса к Янке и Шмындрику вернулось весёлое расположение духа. По салону неслись истошные, знакомые до боли вопли Цесарского:
— Мальчик, уступи место дедушке Тарасу Григорьевичу — ветерану Куликовской битвы! Не видишь, что ли, инвалид еле на ногах держится. Граждане, будьте милосердны! Мать, — голосил на весь салон Цесарский, обращаясь к Большой Матери, — только к грудям не подпущай!!! Не подпущай!!!
Задрав рукав куртки, он демонстрировал шокированным пассажирам свой острый, заляпанный краской локоть сквозь растянутую дырку свитера:
— Господа, войдите в положение, у меня обострённое чувство локтя!
Фауст.
Мир духов рядом,
дверь не на запоре…
Иоганн Вольфганг Гёте «Фауст»
«Учебный год в художественном училище, куда стремился поступить во что бы то ни стало, — это не то же самое, что учебный год в ненавистной школе. Ничего общего! В образовательной предтече отечественной тюрьмы и птицы не поют, и ноги не идут, и все надежды и мечты зарыты в землю тут. Бесконечна школьная пытка, в разнообразном арсенале инструментов которой есть особо изощрённые, такие как алгебра и геометрия. Но не тут-то было, не поймали! — ликовала Янка. — Я живу теперь в Доме Отдыха Моей Души, в семье, роднее которой не бывает — в художественном училище, где время летит с такой скоростью, что кажется, будто его и вовсе нет…»
Осоловевшая от непрерывного счастья бытия, она, не мигая, смотрела на проплывающий за трамвайным окном закат, по привычке подперев кулаками ноющие щёки, что болели теперь в конце каждого учебного дня от безудержного смеха. Глядя на багровое небо, Янка невольно складывала в уме его цветовую гамму: «Вверху голубая Фэ Цэ в разбеле, а книзу — киноварь с охрой средней и, пожалуй, можно немножко кадмия лимонного добавить за домами. О, нет. Хватит! Это уже просто мания какая-то — раскладывать всё вокруг на замесы».
